Тома раздула ноздри, тяжело дыша, когда он снимал наручники с ее запястий, стаскивал платье. И почти сразу она стала бить его с тихим рычанием – по плечам, груди. Но стоило только попытаться заехать в лицо, как он перехватил обе руки, зажал за головой и переместился, резким безжалостным рывком входя в ее разгоряченную текущую киску. Большой, горячий… такой же разозленный, как она.

Запрокинув голову, она застонала, сжимая его внутри, сгибая ноги, насколько позволяли цепи. Сладкая боль… сладкая ярость. Он начал трахать ее, с каждым ударом входя все жестче, пока она не закричала, уже совсем не контролируя себя и ничего не соображая. Последнее, что она еще помнила перед окончательным забытьем, как вцепилась в его плечо зубами и как он стал двигаться внутри еще жестче, словно пытаясь размазать по кровати.

Приходя в себя на его влажной широкой груди, Тома с опаской подняла ресницы и посмотрела в лицо: уставшее, но не сердитое.

– Прости. Я не всегда такая.

– Ничего. Тебе надо было куда-то деть эти эмоции. И обращайся ко мне на «вы», мы все еще в игре.

Он лениво потрепал ее по плечу.

– Простите, мастер.

– Так лучше. Иди в душ, я после тебя.

Спустя четверть часа, освеженная и преисполненная стыда, она полностью остыла и ждала его на кровати. Этот мастер согласился поиграть с ней, чтобы сделать приятно, а она набросилась на него, как бешеная, вместо того, чтобы подчиняться и хотя бы попытаться вникнуть в местные правила. К тому времени, как он вышел из ванной, Томе хотелось забиться под кровать, чтобы спрятаться от собственных мыслей. Она повела себя как полная дура.

– Ты в порядке? – негромко спросил ее временный дом, появившись на пороге ванной полностью голым, если не считать небольшого полотенца на бедрах. Довольно габаритный, сильный и хорошо накаченный для мужчины явно старше сорока. Но фигура неидеальна – к ее большому облегчению. Ей никогда не нравились красавчики с идеальной фигурой, и худых она не любила. Такие крепкие, полные, здоровенные мужики – самое то. Ей всегда нравилось чувствовать себя намного меньше.

– Да, я… извините меня, пожалуйста, – тихо сказала она, ковыряя простыню пальцем.

– Опять за драку? Или ты успела еще что-то натворить?

Он оглянулся с таким видом, будто ожидал увидеть что-то вроде разбитого окна, и Тома слабо улыбнулась:

– За драку.

– А, так я тебя за это еще накажу, не волнуйся. А пока давай-ка на колени. На пол. Живо.

Тома ощутила, как сердце в груди пропустило удар. Так они еще играют? На самом деле? С каждым словом его тон быстро становился холоднее – так, что слово «живо» могло заморозить на лету небольшую птичку. Сама не помня как, она в мгновение ока соскользнула с кровати и послушно, хоть и не слишком изящно, бухнулась перед ним на колени.

– Сейчас я дам тебе небольшой урок, – сказал он, пока она разглядывала его ступни – крупные пальцы, аккуратно подстриженные ногти… слишком аккуратно. Неужели он делал педикюр?

В какой-то момент она поняла, что немного напугана. Теперь, когда вся злость была выплеснута, ее накрыло неловкостью и страхом, а потому было проще размышлять о его ногтях, чем о том, как он взял в руку трость и касается кончиком ее спины. Она не хотела получить удар такой штукой – по-настоящему не хотела. Сказать желтый? Но он ведь еще не ударил… с другой стороны, если ударит, будет уже поздно.

– Не думай, – сказал он довольно резко и легонько шлепнул ее – не тростью, ладонью по плечу. Тома вздрогнула всем телом, но слабо улыбнулась: значит, он не ударит ее этой штукой. Медленно выдохнув, она подавила улыбку.

– И не расслабляйся, – таким же резким тоном добавил Михаил и шлепнул ее тростью по попе.