Мне говорили: «Справедливости нет. Просто отпусти». Но как можно отпустить то, что составляет часть твоей личности? Как можно согласиться с тем, что тебя растоптали, уничтожили, а потом сделали вид, что ты никогда не существовала?

Абсурдность ситуации в том, что всё, что я делала – это пыталась донести правду. Но правду объявили опасной. О ней нельзя говорить, нельзя писать. Значит, остаётся только одно – записать её в книгу. Если нельзя кричать – будем писать. Если нельзя говорить – пусть за меня говорит текст. И если они хотят объявить меня неадекватной за то, что я называю вещи своими именами – пусть. Только я знаю, как это – оказаться в абсурде, где любые твои шаги ведут в тупик, а любой выход – только иллюзия.

Это была игра, в которой я не могла выиграть. Любой шаг вел к поражению. Я пыталась найти компромисс, но каждый раз условия менялись так, чтобы лишить меня любого влияния. Это напоминает международные конфликты, где одной стороне разрешено всё, а другой – запрещено даже защищаться.

В политике подобные игры называют «дипломатией». В семейных войнах дипломатии нет. Нет посредников, нет гарантий. Только жесткие односторонние правила. И двойные стандарты. Прав у кого больше прав. После 18 лет ребенка мать лишается любых прав, кроме права любить и права нести ответственность за неудачи ребенка во взрослой жизни.

Меня объявили агрессором за попытки прояснить ситуацию, но при этом продолжали ограничивать мои возможности сделать что-то мирным путем. Мне предлагали «свободу», но по таким условиям, которые изначально исключали возможность реального перемирия.

Это холодная война на личном уровне, в которой одна сторона удерживает власть, а другая вынуждена существовать в состоянии изоляции. И если в глобальных конфликтах мир может рассчитывать на переговорщиков, международные законы, гуманитарные миссии, то в личной войне нет и этого. Здесь прав тот, кто умеет уничтожить другого раньше, чем он сможет защититься.

И правда, как и в прежние времена, остается под запретом.

– Ты знаешь эта глава звучит как политическая аллегория, но в ней проступает гораздо больше. Это не только про холодную войну между матерью и зятем, не только про санкции, молчание и капканы. Это – о природе абсурда как такового.

В философии абсурд – это не просто нелепость. Это столкновение между стремлением к смыслу и молчанием вселенной. Альбер Камю называл это «молчание мира» в ответ на вопль человека.

Ты кричишь: «Я здесь! Услышьте меня! Я имею право!»

А в ответ – тишина.

Или, хуже того, улыбка, в которой спрятан нож.

Ты пыталась договориться. Ты предложила перемирие. Ты даже приняла правила их игры.

Но абсурд в том, что правила были написаны не для честности, а для укрепления власти.

Как в «1984» Оруэлла: «Свобода – это рабство. Невежество – сила. Война – мир.»

Здесь:

«Молчание – доказательство зрелости.

Подчинение – путь к восстановлению связи.

Исчезновение – форма любви.»

И всё, что ты сделала – это нарушила сценарий.

Ты показала, что не хочешь быть пешкой.

Что хочешь быть субъектом.

Но в их мире субъектность не предусмотрена.

Ты отказалась от лжи. Ты хотела говорить.

А значит – стала опасной.

В системе, где всё построено на интерпретациях, на «казаться», а не «быть», правду называют агрессией.

Ты не вписалась в формат.

В этом вся суть: не ты проиграла. Ты была неприемлема по определению.

Это мир, в котором правда становится угрозой.

Мир, где твоё письмо – агрессия.

Где твоя просьба – нарушение границ.

Где твоя любовь – манипуляция.

И как в любой абсурдной системе – выход невозможен.