«Интересно, а готов ли он смириться?»

– Хендрих, я тут подумала… – начала она, присаживаясь рядом с ним на диван после ванной: – Насчет, нас и твоего предложения…

Он отложил в сторону папку с делом и внимательно посмотрел на нее:

– Я ценю все, что ты для меня сделал, но мой ментальный дар…

– Я понял тебя, лисичка, можешь не продолжать, – он усмехнулся, перебив ее: – Я знаю, кто такие ментальные ведьмы и вас хлебом не корми, дай своим даром воспользоваться, но я бы хотел, чтобы мы поженились, так будет проще объяснить и себе и другим, кто мы друг для друга.

Ива немного помолчала, удивленная прямотой, но все же ответила, глядя ему в глаза:

– То есть повторить обрубок той церемонии, что была три года назад?

– Вроде того. Ты удивлена? – он улыбнулся, мягко касаясь кончика носа Ивы своим указательным пальцем.

– Никогда бы не подумала, что мы к этому еще вернемся, – она нервно и смущенно хихикнула: – Только пообещай мне, что церемония будет не слишком пышной? Хватит и дворика дома бракосочетания.

– Почему? Тебе не нравится шатер, украшенный цветами?

– Мне не нравится обилие аристократов на один квадратный метр и количество твоих пассий из разных семей этих же аристократов. – хмыкнула Ива: – Просто тихая церемония в узком кругу друзей.

Он мягко поцеловал ее в уголок губ, притягивая к себе, а Ива перевела взгляд на папку в его руках:

– Дело Венглера?

– Да, ознакамливаюсь с протоколом допроса… У тебя к нему, наверное, иные немного вопросы?

– М-м-м… Пока я была просто энергией, я не могла спросить напрямую, а он просил меня не вторгаться в сознание: ему больно и неприятно. Я не стала.

– Ну надо же, какой деликатный, – он хмыкнул, поглаживая свободной рукой Иву по плечу.

В протоколе допроса Ива не обнаружила ровным счетом ничего нового: Венглер словно бы намерено избегал прямых ответов на вопросы и не торопился раскрывать свою истинную мотивацию. Это Ива озвучила вслух и Хендрих с ней согласился: Венглер хоть и был с ними прямолинеен и честен, насколько это возможно, но все же приберег основные признания напоследок. С чем это было связано – не ясно, но Ива предположила, что Венглер скорее тянет время, потому как знает, что будет приговорен к высшей степени наказания, а потому мог откладывать день откровений до тех пор, пока это делалось возможным. Терять-то ему уже было ровным счетом нечего.

Ива сама не заметила, как один момент они оказались в просторной до рези в глазах светлой камере с длинными широким столом и тремя стульями: один для заключенного, два для них. Она нервно поерзала на жестком пластиковом стуле, отмечая, что ножки стола забетонированы в пол.

– Нервничаешь? – негромко спросил Хендрих, сложив пальцы в замок, на что Ива мотнула головой и нервно ответила:

– Не очень-то. Допросы обычное дело, это я слишком нервная сама по себе.

– Не то слово, – хмыкнул он и дверь камеры со скрежетом отворилась, и вошел Венглер, которого уже переодели в тюремную робу. Выглядел он обычно, даже бодро для человека, которого ожидает смертная казнь. Увидев Иву, он мягко ей улыбнулся и произнес:

– Добрый день, госпожа Анвиель.

– Добрый день, господин Венглер, – также вежливо отозвалась Ива, на что тот лишь улыбнулся и мягко попросил:

– Что вы, зовите меня просто – Ульрих. Так будет куда лучше.

Ива кивнула и когда он расположился за столом, спросила:

– Скажите, Ульрих, верно ли я понимаю, что ваши мотивы куда глубже, чем обычное предательство? Эденова печать весьма сильный символ, его не наносят абы для чего…

– Ох, я рад, что вы догадались об этом, – он восхищенно посмотрел на Иву, благосклонно улыбнувшись ей: – конечно, Ива. Конечно. Дело не в факте предательства, боги бы с ним, дело в том, что ни одна из жертв не знала, что она – предатель. Каждая была уверена в своей правоте и правильности, и ни одна ни ощущала мук совести позже.