Волосы у него темные, лицо мужественное, скульптурно вылепленное, брови прямые, густые. Высокие скулы, крепкая челюсть, слегка выступающий под ней кадык. Приличный рост. Плечи обтягивала серая рубашка с расстегнутым воротником, на бедрах сидели голубые джинсы. Такие мальчики в школе играют в позиции нападающего, я так и представила его в защите и с клюшкой для лакросса в руке, с яростно горящими глазами и искривленными в многообещающей ухмылке губами.

Я понимала теперь, почему вышла замуж. Я верила себе, двадцатилетней, в том, что без ума влюбилась.

Оставалось понять, как относится ко мне он.

Сначала я попыталась определить это по тону голоса Джеймса, односложными вкраплениями разбавлявшего журчащие рекой указания доктора. Раздражают ли его бесконечные условия, которые требуется теперь со мной соблюдать, разные полезности и необходимости, которыми нужно меня обеспечить? Я напрягала слух и так, и эдак, но тщетно, потому что низкий бархатистый мужской голос звучал неизменно мягко. На губах моего мужа играла снисходительная полуулыбка, как у человека, который понимает, что его пытаются уговорить, хотя он уже и так на все согласен, и просто из вежливости не прерывает собеседника.

Ничего странного тут, на первый взгляд, не было. В беседе с лечащим врачом мистер Джеймс Уорнот выглядел и вел себя, как нормальный человек, как любящий мужчина, готовый взять на себя заботы о больной жене. Но эта картинка не вязалась у меня с другим образом: любящие мужья звонят своим супругам и справляются об их здоровье, а не бросают на попечение врачей без личного телефона. Я помнила, как у мамы впервые стала пропадать подвижность ног и как отец суетился возле нее, возил на терапевтические процедуры, вскакивал по поводу и без, стоило ей заикнуться, что дует из окна или хочется чашку чаю. Он начинал названивать ей при малейшей задержке в кабинете врача и сходить с ума от волнения. Нет, я по-прежнему не решила, что из себя представляет мой муж.

Наконец на меня соизволили обратить внимание. Джеймс как-то резко, без предупреждения, повернул голову, перехватил мой взгляд… глаза у него были темные, даже черные почти, и только когда он подошел ближе, ошеломленная этим парализующим впечатлением, я разглядела, что это его зрачки так сильно расширены, что затмевают радужку глаз. Каким-то подспудным чувством я ощутила, что причина реакции во мне. За красивым и спокойным внешне фасадом всколыхнулась и разлилась дикая волна чего-то необъяснимого, стоило Джеймсу Уорноту лишь на секунду встретиться со мной глазами. Любовь ли то была? Ненависть ли? По моему телу побежали мурашки, и нестерпимо захотелось обнять себя руками, чтобы согреться, но он уже говорил мне что-то под понимающую улыбочку врача и наклонялся.

– Привет, дорогая. Как ты себя чувствуешь? – донеслось до меня с катастрофическим опозданием, словно звук неправильно наложили на картинку.

В этот момент он меня уже поцеловал.

На мое лицо обрушилась целая лавина новых ощущений. Я чувствовала тонкий запах древесного мужского парфюма, не ярко-свежий, бьющий в нос, а в финальных нотах, которые остаются на волосах, коже и одежде, когда верхние и центральные выветрятся; легкое покалывание почти незаметной щетины на подбородке; теплое дыхание на своей щеке; бархатное и немного влажное прикосновение самих его губ. Его пальцы больно сжали мое плечо сквозь ткань нелепой больничной распашонки, и только тогда я сообразила, что он хотел бы поцеловать меня глубже, проникнуть в мой рот языком, но не может, потому что мои губы не открыты. Я просто не додумалась открыть рот, когда он ко мне прикоснулся, и так и осталась сидеть, как младшеклассница, со стиснутыми в тонкую полоску губами, пока ослепительный мистер Джеймс Уорнот меня целовал.