Представьте, что у вас ничего этого нет или вы потеряли какую-то часть своего сокровища. Кто-то украл его у вас. Украл вашу личность, уникального, неповторимого человека, которого никогда не было до вас и уже не будет после. Представили?

Добро пожаловать в мою историю.

Мой рассказ начнется… с больничной палаты. Именно эта комната со светло-зелеными, приятного свежего оттенка стенами, с такого же цвета жалюзи на единственном, подсвеченном солнцем окне, с тумбочкой, вешалкой и довольно удобной кроватью стала мне полигоном для нового знакомства с окружающим миром. Когда я очнулась, страшно болела голова. Я не могла ни говорить, ни даже приподнять веки, и какое-то время исследовала пространство лишь при помощи слуха, обоняния и тактильных ощущений. Чьи-то руки касались меня, делали процедуры, давали попить. Раздавались чьи-то шаги, резко пахли лекарства. Наконец я сумела открыть глаза и оглядеться.

Первым ощущением было облегчение. Видимо, каким-то образом моей страховки хватило, чтобы покрыть оплату индивидуальной палаты – здесь я находилась одна. Я не помнила, чтобы моих скромных студенческих доходов хватало на подобную роскошь, но, возможно, родители позаботились об этом?

Вопрос был снят, когда медсестра, присев на край кровати и заботливо взяв меня за руку, поинтересовалась, кому из моих родных они могут позвонить. Это показалось мне странным, но я тут же сообразила, что если бы папа и мама знали о моем состоянии, то наверняка кто-нибудь из них неусыпно дежурил бы у постели. Я бы не лежала в полном одиночестве, коротая время от капельницы до укола и от укола до смены постельного белья.

Мне тут же захотелось оставить все как есть – в том смысле, что не уведомлять родителей о беде, в которую я попала. Расценивайте этот жест, как хотите, называйте глупостью, а я просто решила пожалеть их нервы. Они у меня уже в возрасте, живут в пригороде в семидесяти километрах от Карлстауна, папе может стать плохо с сердцем, мама и так едва ходит… а я молодая, здоровая (ну почти, если не считать травм) девица двадцати лет – ну неужели сама в больничке не оклемаюсь? Родители ждут меня в гости только на каникулы – до рождественских праздников еще далеко.

В общем, я сказала, что никому звонить не надо.

Тогда меня спросили, как же меня зовут. Не менее странный вопрос, и мысли мои опять вернулись к оплате страховки, на чью-то фамилию выписанной, но я честно ответила, как есть: Кристина Романоф. Да, у меня замечательная, исковерканная эмиграцией русская фамилия, и вообще я однофамилица знаменитой Наташи Романоф, той самой Черной Вдовы из голливудских «Мстителей». В глазах медсестры промелькнуло что-то непонятное, и тогда я догадалась, что это была проверка.

И предыдущим вопросом, о родных, они тоже меня проверяли.

Следующему вопросу я уже не удивлялась. Помню ли я о том, что случилось со мной? Черт меня возьми, нет. Все, что осталось в памяти – я с учебниками в сумке спешила на занятия в университет. Как обычно, открыла дверь и стала подниматься по ступеням вместе с потоком других студентов.

На этом, собственно, воспоминания заканчивались.

Так как глаза мои к тому моменту уже нормально воспринимали яркий свет, я попросила медсестру раздвинуть жалюзи. Она охотно выполнила просьбу, впуская в палату теплый, радостный солнечный свет, и даже приоткрыла створку для проветривания. В помещение ворвался торжествующий птичий гомон. Шли последние деньки сентября, но день выдался непривычно жарким, видимо, лето не желало уступать свои права осени. Я прикинула, успею ли встать с койки до того, как хорошая погода сменится дождями, но медсестра меня успокоила.