Тяжелые мысли роились в голове, когда он шел в толпе людей, мрачно глядя себе под ноги.

Пикнув картой турникет и выйдя, наконец, на платформу, Ким облегчённо вздохнул. Здесь всегда становится полегче. Может быть дело, в длинном туннеле, который будто разрывает замкнутое пространство и дает видимость выхода. Хотя куда может быть выход в темном узком туннеле, в котором место только для поезда?

Старый, дребезжащий поезд подъехал, остановился и приветливо распахнул железные двери. Ввалившись в вагон, Ким устало сел на сидение и приготовился увидеть всех тех, кто скоро умрет. Теперь он все время видел "присосок". "Присосками" он называл призраков, которые ни на метр не отставали от живых и сопровождали их все время. Они всегда шли за живыми чуть позади, боясь упустить из виду, терпеливо стояли за спинами, глядели с молчаливой тоской. Присоски видели Кима, знали, что и он видит их, но никогда не проявляли недовольства или агрессии, воспринимали эту зрительную связь как само собой разумеющееся. Ким не мог не видеть их, потому привык к этому скучному для себя занятию.

Но сегодня внимание привлекла девушка. Она сидела наискосок рядом с толстым мужиком и хмурой бабкой. Была одета в серую дутую куртку и в стоптанные угги.

Блин, зачем тебе угги в этом мокром городе? – подумал Ким, – Наверное, каждый раз приходиться их сушить. Нет, она явно не местная. Приезжая, как и тысячи вокруг.

Светлые волосы выбивались из-под вязаной бежевой шапочки, белесые ресницы подрагивали, бледная кожа была облеплена темными веснушками. Почти как у Вали. И еще: дурацкая сумка. Кричаще желтого, неуместного здесь цвета.

Не было в ней ничего особенного, лицо как лицо, но Ким, то и дело, бросал взгляд на девчонку, на тонкие, почти прозрачные пальцы, держащие томик «Сто лет одиночества». Иногда пухлые губы девчонки шевелились, читая, иногда замирали.

Чего–то недоставало для того, чтобы увидеть ее всю. Казалось, что образ не полный. И еще Ким не понимал, что больше всего его раздражает в этой девушке – то ли ее стоптанные угги, то ли сумка.

Ему не особо везло с женским полом. Единственная девчонка, с кем он когда-то встречался, была Леся из параллельного класса, и встречались они всего пару недель. И Леся была его первой и пока единственной женщиной. После нее он больше ни с кем не заводил отношения. Да и не думал об этом.

Двери открывались, толпа вываливалась на очередной станции и от нее оставались на полу грязные мокрые пятна.

Что он тут делает? Куда он едет? Какая разница.

Тут девушка, наконец, закрыла книгу, и Ким увидел ее всю. Увидел ее зеленые глаза, насмешливые, спокойные. Один только взгляд.

Как вообще это работает? Ты просто наблюдаешь, и тут вы встречаетесь глазами, что-то екает внутри, и ты потом все время бросаешь на нее быстрые взгляды, в надежде понять – почему? Что привлекло? Почему десятки, сотни женщин, с кем ты ежеминутно встречаешься глазами, не способны тебя привлечь, а тут всего один короткий взгляд и все твои старые раны, свежие раны, такие огромные, что казалось, никогда не отпустят тебя, вдруг отступают на шаг назад. Отпускают.

Ким все глядел и глядел на незнакомку, и когда девушка бросала быстрый взгляд на него, от поспешно отводил глаза и тут же сердился на себя. И чем больше он сердился на себя, тем больше он сердился на девушку, потому что это она была причиной его сердитости, и чем больше он сердился на девушку, тем чаще бросал на нее тревожный взгляд.

Но вот она встала. Куда ты?

Глупый вопрос даже самому себе. Конечно же, ее станция. Сейчас она выйдет, смешается с многотысячной толпой на улице, и Ким больше никогда ее не увидит. Никогда.