– Ты мне потом всё возвращал.

– Не важно, что было потом. Ты не бросила меня в трудную минуту, нянчилась со мной, как с ребёнком. Даже было дело, подняла на ноги спасателей, когда я уснул в кустах возле озера…

– Я чуть не поседела, думала, что ты утонул, – обхватила плечи руками.

– Если бы меня не нашли, мог бы и утонуть. Решил бы искупаться напоследок… Мда, покуролесил в своё время. Есть что вспомнить. После того раза я и взялся за ум, – скривив губы в усмешке, произнёс Бестужев. – Ты на меня так орала, а у самой слёзы стояли в глазах.

– Я, правда, испугалась. Родители, а потом ещё ты. Боялась остаться одна. Ты единственный мой близкий человек.

– Да, знаю. И мне так было стыдно за то, что доставил тебе столько проблем. Ты вытащила меня, Надь. Вытащила из того жизненного болота, в которое меня чуть не затянуло. Так что это малое, чем я могу тебе отплатить.

Притянув меня к себе, Сашка погладил по спине и тут же отстранился.

– Ладно, надо ехать, беги, переодевайся.

Поцеловав его в щёку, я вышла в подъезд и уже собиралась войти в свою квартиру, когда меня остановил надрывный детский крик.

– Мама, мамочка…

Сердце ёкнуло в груди. Надо было предупредить Веру, а не уходить молча. Даже не подумала об этом. Вот же… Учиться мне ещё и учиться, как обращаться с детьми.

По Сашкиной двери с обратной стороны, застучали маленькие кулачки, и я поспешила вернуться.

Распахнувшаяся навстречу дверь едва не заехала по лбу, заставив отшатнуться. Но миг спустя я об этом даже не вспомнила, когда маленькая девочка, словно рыжеволосый ураган, бросилась ко мне и вцепилась в штанину.

– Мама, мамочка, не уходи, не бросай меня, пожалуйста.

Испуганные детские глаза наполнились слезами, и сердце сжалось в груди от нахлынувших эмоций. Растерянность, страх, отчаяние… Всё смешалось в одно. И весь этот эмоциональный коктейль был замешан на щемящей душу нежности, которую я испытывала к малышке.

Вот как меня угораздило всего за несколько часов привязаться к ребёнку так, словно знала её с самого рождения? Что будет, когда найдутся её родственники? Как потом объяснять ей, а заодно и себе, что мы больше не увидимся?

Впрочем, не важно, что будет потом, надо жить здесь и сейчас. И если хочется обнять кроху, надо это сделать. Другого шанса может и не быть.

Присев на колени, я притянула малышку к себе, ощущая, как подрагивает её тельце от сдерживаемых рыданий. Хотелось укрыть её от всего мира, защитить. Хотелось видеть её улыбку, наблюдать, как она растёт.

Мечты, мечты…

Я не её мать. Мне никто этого не позволит.

– Не бросай меня, пожалуйста, не уходи, – шептала она, обняв меня за шею. – Я буду хорошей девочкой. Буду слушаться и вовремя ложиться спать, и кушать противную кашу.

– Так не любишь кашу? – стирая слёзы с бледных щёчек, улыбнулась я, несмотря на то, что сердце разрывалось от боли.

– В ней комочки, – вздохнув, начиная успокаиваться, доверительно поделилась кроха. – И противная пенка.

– Фу, терпеть не могу пенку, – несла я всякую чушь, лишь бы отвлечь её и больше не слышать тех просьб, которые выполнить не в силах.

– И я, – робко улыбнувшись, закивала она. – Но няня Маша заставляла её есть, – улыбка тут же погасла. – И ругалась. И называла меня чёртовым отродьем.

– Ну и няня тебе досталась, – не сдержалась я, но вовремя прикусила язык. Снова ведь лезу не в своё дело. Но раздражение на незнакомую женщину только усиливалось. – А ты папе об этом говорила?

Эх, посмотрела бы я на эту Машу. Заглянула бы в её бесстыжие глаза. Подправила бы слегка макияж, чтобы не обижала маленьких.

Вот как можно это рыжеволосое чудо, похожее на солнышко, называть отродьем?