Июль был любимой порой Аси. Промозглый климат Пятиречья с его сырым воздухом и тучами комарья сложно было назвать благосклонным к людям. С Первой реки то и дело набегал пронизывающий до костей ветер, который даже деревья Заречья не всегда сдерживали. А постоянно моросящий дождь оседал в волосах, превращая их в мочалку, чуть ли не полгода к ряду. Но именно благодаря влажности рос и зеленел не только дикий свободолюбивый лес, но и поля, усеянные злаковыми и бобовыми, пасленовыми и даже фруктовыми деревьями.

В Пятиречье еды хватало всем – большая часть населения трудилась в поле из поколения в поколения, даже не представляя иной жизни. Круглый год они сеяли, пропалывали и снимали урожай. Коптили, консервировали и солили. Поливали, высушивали и удобряли. И лишь июль был полон томительного ожидания. Месяц, которому нельзя было мешать, и который определял весь следующий год.

Именно в июле детей отпускали с полей пораньше, и они с усиленным рвением приходили на Асины уроки.

Утренний зной, редкий в этих краях, окутал деревянный сруб, где жила девушка, жарким маревом испарившейся росы. Ася вышла на улицу и сладко потянулась. Зачерпнув дождевой воды из кадки около порога, она умылась и взглянула на свое расплывающееся в воде отражение.

Ася жила недалеко от Владимирской церкви прямо в соседнем доме с отцом Алексием. Это место она выбрала сама – бабушка, наоборот, старалась обосноваться поближе к Пятой реке, на границе с Пустотой. Но как только ее не стало, Ася упросила наместника, которого знала с детства и ласково называла Сан Санычем, поменять большой деревянный дом с двумя комнатами на ветхую избушку у самой церкви. И не столько она хотела быть ближе к Спасителю (хотя и это, разумеется, тоже), сколько мечтала жить возле своей же школы и транзитки в Гостиный район.

Асю нередко звали проводить уроки и в других школах, где дети интеллигенции поначалу считали ее низкородной, но вскоре начинали прислушиваться и даже называли любимой учительницей. Временами по поручению власть предержащих ее отправляли в Дом Знаний за книгами – ведь никто другой не мог задержаться внутри так надолго. А Ася с легкостью бродила по большому древнему залу, уставленному стеллажами книг, сдувала пыль с разноцветных корешков, изучала безделушки, не тронутые временем, и вдыхала странный аромат давно канувшей в лету эпохи.

Говорят, что когда-то через реки между районами были перекинуты десятки мостов, но лишь немногие из них сохранились. Центральный проспект, в прошлом Невский, а теперь – Первореченский, вел через все Пятиречье, пересекая каждый район и каждую реку. На нем-то и выстроили транзитки. Ася очень любила переходить через реки, и хоть делала она это часто, каждый раз ритуал казался ей важным и таинственным. Блеклыми чернилами девушка записывала свое имя в реестре посещений, сообщала, что не проносит оружия или запрещенных предметов, и следовала дальше, а на обратном пути отчитывалась о визите. Конечно, полная процедура была куда сложнее, но служитель транзитки знал Асю с детства и мог бы пропустить ее даже без этих формальностей и разрешения на проход.

Школу, рассчитанную всего на несколько учеников, разместили в церковной пристройке, и была она ничем иным, как обыкновенным деревянным срубом, в каких обитало все Пятиречье. Даже в Казанском и Дворцовом районах людям приходилось довольствоваться деревянным домами. Конечно, для интеллигенции они строились двухэтажными с резными наличниками на крохотных окошках, куда втискивали мутное стекло. Ася нередко засматривалась на башенки, выкрашенные в яркие цвета, на настоящие веранды, выходящие на расчищенный от травы и зелени гранит, и силилась представить, что же было на этом месте раньше.