Начались сборы, потом – долгожданная поездка. До Ванавары что сейчас, что тогда добраться было непросто – только на самолётике. А уж до места падения метеорита, предполагаемого падения, – и подавно: или на лодке, или пешком, или на вертолёте.

В тот год собралось много самого разного люда. Студенты и учёные, парни и девушки, люди молодые и посолиднее. Как оказалось, совсем не важно, сколько тебе лет и какая у тебя профессия, гораздо важнее, что ты из себя представляешь как личность. Мы сразу попали под крыло Томской комплексной самодеятельной экспедиции под руководством Гены Плеханова. Простите, Саша, я могу много и долго говорить. Вы меня останавливайте, если что…

Так вот, в нашей команде была Галя Новосёлова, аспирантка геологического факультета. Не уверен, что вы слышали о ней, но, мне кажется, должны услышать. Бойкая, фигуристая девушка, моя ровесница. Как сейчас помню: светлые до невозможности, то ли серые, то ли голубые глаза на пол-лица, короткие, вечно торчащие в разные стороны волосы ярко-медного цвета и большой подвижный рот, который отражал всё её эмоции. Они с Петей сразу по какой-то причине схлестнулись, почти поссорились – и это едва успев познакомиться. Мне сначала показалось это смешным ребячеством, но потом я понял.

Галя утверждала, что в небе над Тунгуской взорвался инопланетный космический корабль, а причиной пожара и вывала деревьев на такой огромной площади был ядерный взрыв – в её защиту хочу сказать, что тогда это была одна из самых популярных версий, – а Петя спорил с ней до хрипоты, доказывая, что это метеорит, и учёным стоит только найти его следы на земле, чтобы развеять все эти мифы. Мы и искали.

Брали пробы грунта, проще говоря: копали и таскали землю – потом её сушили, просеивали, рассматривали под микроскопом. Наличие в земле большого количества магнетитовых шариков космического происхождения могло говорить о том, что в этом районе действительно взорвался метеорит. Мы, историки, были здесь просто чернорабочими, ребятами, которые могут держать в руках лопаты, копать, таскать тяжелые мешки и чётко выполняют команды вышестоящих «чинов»: физиков, химиков, геологов. Но «у наших ног расцветали легенды», поэтому мы терпели. И даже получали удовольствие.

Что ж, я опять отвлёкся… Галя и Петя, я понял это очень скоро, неслучайно встретили друг друга в эвенкийской тайге. Они, несмотря на разность, были чем-то неуловимо похожи. Своей страстностью, чистотой, искренностью. И, конечно, между ними не могло не возникнуть сильных чувств. Это было заметно всем и сразу.

Но всё было непросто. Не прошло и недели, как Петя начал странно себя вести. Замкнулся, стал надолго уходил в лес, ни о чём не рассказывал, хотя я и так и сяк пытался к нему подобраться. Думал, что он так переживает нагрянувшую влюблённость в Галю. Однажды вечером мы сидели у костра, попивая чай из кружек, один из товарищей пел песню собственного сочинения, и было в этом что-то, царапающее душу.

Много дорог прошли мы

По голубой планете,

Сколько еще осталось

В жизни пройти дорог?

Сядем к костру, ребята,

И помолчим немного,

И расцветут легенды

Прямо у наших ног.[1]

Петя вдруг, не докурив сигарету, бросил её в огонь, подскочил и рванул куда-то в лес, словно за ним гнался сам дьявол. Я насторожился, ведь он нарушил одно из главных правил тайги – не отлучаться в темноте от лагеря. Пришлось догнать его, хотя я чувствовал, что ему хочется побыть одному.

– Стёпа, я не могу так больше! – Он едва сдерживал слёзы. – Она приходит ко мне каждую ночь.

– Галя?

– О чём ты? – Он перестал плакать и начал смеяться. Дико, несуразно. – Галя? Если бы! Моя мать. Мать, которую я никогда не знал. Она бросила меня в роддоме, когда мне было несколько дней, я не мог её запомнить, но, видишь ли, в чём дело… Она мне снится. Здесь. Каждую ночь я вижу женщину, которая держит на руках туго спелёнутого младенца и тихо, сбиваясь на рыдания, поёт ему колыбельную. Слов не разобрать. Слова нерусские. А потом кладёт его в кроватку и уходит. Уходит в неизвестность. Я чувствую её страх, отчаяние, боль, ненависть, как будто я – это она, и эти чувства разрывают мне сердце. В то же время я осознаю, что я – это ребёнок, которого она держала на руках и который оказался совершенно один в этом мире. Я оказался один. Один навсегда. До самой смерти.