Он отлично знал, где живет Терезия Симак, но счел необходимым спросить об этом у первого же встречного.

Первым встречным оказался высокий сутулый человек с желто-седой бородой и с палкой в руках. Несмотря на теплый весенний день, на нем был меховой жилет.

– Эй, вуйко!.. – соскочив на землю, окликнул Кларк прохожего. – Здоровеньки булы!

Дядько с трудом повернул голову, посмотрел на Кларка слезящимися глазами, негнущейся рукой сделал попытку снять шапку, глухо буркнул:

– Здорово.

– Вуйко, скажите, будь ласка, где проживают Симаки.

– А? – старик приложил ладонь к уху. – Голоснише, не чую!

– Я спрашиваю, где проживают Симаки, – повысил голос Кларк, – Мария Васильевна и ее дочь Терезия?

– Как же, знаю!.. – внезапно оживился дядько. – Гогольска, будинок число 92. Только их нет зараз дома, ни дочки, ни мамки. На работе. Замкнута хата.

– А где они работают, не скажете? – Кларк подошел ближе к глуховатому старику, чтобы не кричать на всю улицу и не привлекать к себе внимания.

– Скажу. – Старик ухмыльнулся. – Всяка православна людина скаже вам, где обитает Мария Симак. Продала она свою душу нечистой силе. – Он гневно стукнул по дороге палкой. – В Чертово гнездо пускает свои корни Мария Симак. На той горькой и соленой земле не сеяли с тех пор, как себя помню. И при австрияках, и при мадьярах, и при чехах там булы пасовища, а вона, глупая Мария, порушила ту неродючу, незерновую землю и собирается кукурузу сажать.

– А Терезия тоже там работает, в Чертовом гнезде?

Дядько махнул в сторону ближайшей горы.

– Не, она на виноградниках, на Соняшной.

– Спасибо! – Кларк вскочил на велосипед и, разгоняя кур, помчался к виноградникам колхоза «Заря над Тиссой».

Узкая и каменистая дорога опоясывала крутые и зеленые, хорошо обогретые склоны Соняшной горы. Как ни много было сил у Кларка, но и их не хватило на то, чтобы преодолеть весь подъем. На третьем, самом крутом колене он слез с велосипеда и, толкая его впереди себя, пошел пешком.

И опять шел Белограй, а Кларк наблюдал за ним со стороны.

Горячие потоки солнечных лучей падали на землю, струился прозрачный дымок – весеннее дыхание воскресших виноградников. Откуда-то доносился напряженный трудовой гул пчелиного роя. Прибрежный тисский ветерок нес на своих крыльях хмельной дух цветущих садов и речной свежести. Между высоким чистым небом и зелено-черной землей металась, то замирая, то усиливаясь, девичья песня.

Белограй остановился, прислушиваясь. Пели где-то наверху, в виноградниках, должно быть, на делянке Терезии. Да, конечно, там. Слов песни Белограй не разбирал. Да и не в них дело. Никакие слова не могли бы сказать ему больше мелодии, полной глубокого раздумья, чуть-чуть горькой и бесконечно задушевной. Белограй слушал песню всем существом, и так было ясно ему, о чем говорила она, к чему взывала и куда вела. «Ах, Иван, Иван, – говорила песня, – где ты? Почему не стоишь сейчас рядом с девчатами и не смотришь с вершины горы на Тиссу, на сады, на поля? Приходи скорее, и ты не пожалеешь».

Кларк усмехнулся: «Молодец! Сыграно великолепно. Вот что значит войти в роль!»

Он вскочил на велосипед и, несмотря на крутой подъем, покатил в гору, навстречу девичьей песне.

Девушки замолчали, как только увидели велосипедиста, внезапно выскочившего из-под горы. Их было пять – все в темных юбках, с босыми и уже загорелыми ногами, в белых кофтах и расшитых рубахах; в руках у них были увесистые рогачи, которыми они взрыхляли виноградник. Терезии среди них не было. Где же она?

Бросив на дороге велосипед, тяжело дыша, с раскрасневшимся и мокрым лицом, словно только что окунулся в Тиссе, Иван Белограй подошел к девчатам.