– А вот у попадьи кулич!.. – заходится от зависти бедная соседка. – Толстый как колода! Одного изюму в нем, надо думать, больше фунта. Пекут и крутят! Крутят и пекут!

– Банкуха23, а не кулич! – поправляет авторитетно тетка Ольга, которая нагляделась у господ в Риге чудес кулинарии.

– Нехай себе крутят! – добавляет мать. – Обойдемся и без банкухи! Подумаешь, какая цаца!..

Великую субботу хозяйки начинают завершающей стряпней. Мать даже не ложится спать, потому что белит печь, а под утро моет пол, навешивает белые кисейные занавески, застилает стол.

Я просыпаюсь и первое, что бросается мне в глаза, так это – стол, покрытый белоснежным обрусом24, на котором – столько явств! Свиной копченый окорок, телячий печеный зад, кольца колбасы, тарелка яиц всех цветов радуги, пасха из творога с изюмом, кулич, мазурка, торт, рябиновка, вишневка, красноголовая бутылка водки и много чего еще (уже не помню).

Остается только – и это поручается персонально мне – разукрасить обрус пучками брусничной зелени и нашить из плауна25 большие буквы X. В., а потом – посыпать пол зелёными, нежно-ароматными стеблями стройного аира26, за которым батька отправится на лодке к острову.

После окончательной приборки ждем батюшку, который должен освятить пасхальный стол. Как большинство горожан с достатком, мы не носим пасху в церковь – носят «святить» только деревенцы да бедняки, да ещё – прижимистые горожане, так как священнику надо давать полтинник, а то и рубль.

Ждем напряженно долго и, чтобы встретить батюшку «честь-по-чести», я становлюсь на караул – на тропку мимо сада Лукашевичей. Как только из-за угла показывается плотная фигурка батюшки, за которой маячит тощая высокая фигура рыжего псаломщика с кадильницей, чашей и кропилом, бегу к калитке и подаю сигнал: «Идут! Идут!».

Отец Николай тяжело поднимается по ступенькам низкого крыльца. Он утомлен и раздражен, так как обошел все Задисенье, центр города и нашу околицу, а уже вечер – и скоро надо служить всенощную, а там – утреню, раннюю обедню и всё на ногах, на людях…

Пасха… Над городом переливается радостный трезвон. Я поднимаюсь на колокольню впервые и по протекции – меня ведет сын церковного сторожа Стомы.

На колокольне – старшеклассники, озорники и горлопаны. Но они в совершенстве владеют искусством перезвона. Дергают они с наслаждением веревки, сменяя один другого, но к колоколам нас не подпускают.

Ухватившись за чугунные перила, смотрю я на своих дружков, столпившихся у подножия собора, но меня вдруг тянет в пропасть. Холодеют ноги, замирает сердце. Я отшатываюсь от перил и стараюсь глядеть вдаль, на город, на окрестности.

Какой простор! Город почти со всех сторон окружен водой. Стоит он на узком полуострове, образованном Десёнкой и Двиной. Подойдя к городу, Десёнка поворачивает вдоль Двины и вливается в нее только через два километра после второго крутого поворота. В 1579 году король Стефан Баторий разрезал перекопом на последнем повороте узкий выступ Задисёнской слободы, т. н. «копец», омываемый с одной стороны Десёнкой, а с другой – Двиной. Так от полуострова отделился островок, который, по свидетельству старых документов, имел в длину «1517 локтей», а в ширину «357 локтей» т. е около одного км. на 0,25 км.

Еще до Батория – при Сигизмунде Августе II – «копец» укрепили валами высотой в две сажени, башнями, пушками и сильным гарнизоном. Так возник Дисненский укрепленный замок, точнее, «верхний замок». Он долгое время доминировал над окрестностями и простреливал подступы к «нижнему замку» – собственно к самому городу. От этой военной старины остались лишь валы над берегами острова, да заросший пруд, который снабжал водой замок.