Мне уже почти удалось уснуть, даже под сопение Мухтара и тонкий храп Тулуша (будто белка простыла и хрипит), как я почувствовал, что Вера повернулась ко мне лицом. Я думал она бок на земле отлежала, а она не мешкая вдруг обняла меня и поцеловала прямо в губы. Я не спешил ее отгонять. Приятно же… Целовались мы с минуту. Сладко и трепетно, как пионеры тайком в палатке.

– Спокойной ночи, – прошептала Вера и ловко отвернулась на другой бок.

– Спокойной ночи, – ответил я и тоже отвернулся, от греха подальше.

Поймал на себе чей-то взгляд. Оказалось, что Мухтар не спит, а смотрит на меня хитрыми глазками.

Я улыбнулся ему и подмигнул. Он моргнул одним глазом, получилось, будто тоже подмигнул.

– Саша! – воскликнула Алёна. – Ты целовал эту курицу? Как ты мог, Морозов?!

– Я… ты как здесь оказалась вообще? – дивился я, глядя как моя девушка перегородила в шалаше проход.

– Я не курица! – возразила Вера, притянула меня за шею к себе и стала демонстративно нацеловывать.

– Убери от него руки, курица! – Алена подскочила, перехватила у неё мою шею и сама стала истово меня целовать.

– Да хватит вам, девоньки! – мотнул я головой и проснулся, а рядом довольная морда Мухтара.

Судя по всему, он успел облизать мне все лицо. Его хитрый взгляд так и говорил, мол, извиняться не за что, хозяин. Ты во сне мычал, бубнил, сон, наверное, плохой увидел, вот я тебя и разбудил. И умыл заодно.

Вот хитрюга. Я поплевался маленько, но больше для виду, обтер губы рукавом олимпийки и посмотрел на часы. Полчетвертого, ага… Пора…

Вера мирно сопела, а вот Тулуша рядом с нами не оказалось. Черт! Куда он пропал?

– Сиди здесь и охраняй жилище, – приказал я Мухтару.

С собой я его не стал брать, под пули или дробь пускать не хочу. Сами справимся.

– Саныча… Вставай… Охота ждет, – на пороге шалаша появился Тулуш с ружьем на плече. – Роса выпал тяжелый. Это хорошо. Небо давит. Спать крепко они.

– Отлично, – потер я глаза.

Сон прошел, адреналин помог его прогнать, все же не на утреннюю рыбалку собираемся.

Боялся ли я? Да… Но не за себя, а за тех, кого мы вызволять будем. Как бы преступники не использовали их как живой щит – вот что меня беспокоило.

Я снял олимпийку и укрыл ею спящую Веру. Мне кофта ни к чему, чую, и так жарко будет. Несмотря на ночную прохладу, уши у меня горели, будто вспоминал кто-то. Ничего, пусть – со всеми, с кем нужно, ещё увидимся.

Я вышел из шалаша и посмотрел на небо. Все и вправду тучами затянуто, темно, как в бочке с гудроном. Но это и хорошо…

– Пошли, – скомандовал я.

Мы быстро приблизились к дому. Темно. Окна не горят, отблесков керосинок или свечей не видно.

– Странно… – прошептал я, таращась на будку, – почему собачки не слышно?

– Нету собачка, – даже в темноте я разглядел его белозубую улыбку. – Съел я собачка.

– Чего?

Я смотрел на Салчака огромными глазами. Сейчас, конечно, не время разбираться, но…

– Шутка… Живой он… В лес унес. Пока спал – сгреб, пасть зажал, в мешок посадил и унес.

– Вот это да. Не забудь потом выпустить, – нахмурился я.

Может быть, по прошлой жизни и недолюбливал я собак. Но теперь не хотелось даже представлять, как будет маяться пёс в мешке среди леса.

– Если жить будем, выпущу, – кивнул напарник.

– Значит, надо выжить… Готов? – я вытащил револьвер, а Тулуш снял с плеча ружье.

– Саныча, можно я первый пойду? Я бесшумный, как змея.

– Нет… У тебя волына ненадежная, с осечками. Первый я пойду.

Сказал так, потому что чуял, что без крови нам сегодня никак не обойтись. Надеюсь, это будет не наша кровь. Но загадывать не приходится.

– Пошли, – прошептал я и двинулся по направлению к черному в рассветной полутьме силуэту дома.