Тулуш тенью скользнул по ступенькам крыльца, и умудрился сделать это так, что ни одна доска не скрипнула. Он оглянулся и кивнул. Я дал отмашку.

Салчак должен был открыть дверь, а уже после я бы ворвался внутрь и взял бы беглецов, пока спят. Но дверь оказалась заперта.

Вот тебе и не запираются они в Мохово, вспомнил я слова Демидыча. Некстати я на него положился.

Я осторожно обошел дом, осмотрел его. Окна оказались еще и наглухо заперты на ставни. Забаррикадировались, гады. Если начну ломать ставни или дверь – непременно услышат и начнут пальбу. Нужен другой план… Ждать рассвета и, когда соизволят выйти, брать? Или что-то другое? Думай, Сан Саныч, думай…

Мы отошли от дома, чтобы всё обсудить.

– Дом деревяшка, поджечь нада… – вдруг предложил Тулуш. – Крысы выскочить – и тут мы! Хоба!

– Вместе с крысами и люди пострадают, и дом, само собой, – возразил я.

А сам призадумался, ведь ход мыслей напарника мне нравился. Его план с пожаром бы только доработать.

– Тогда ломать будем, – продолжал Салчак. – Пойду лом искать, или топор нада.

– Погоди, – я пригасил его рвение. – Есть одна мысль… Пожар мы и вправду устроим, вот только немного другой. И нам бы помощника – нет, помощница нужна. Иди срочно за Верой. Буди ее. Мухтара только не отвязывай, пускай там ждет.

Пока Тулуш ходил за Соколовой, я, стараясь максимально не шуметь, натаскал из леса хвороста и сложил ветки за домом, возле сарая. Добавил в кучу еще и несколько добрых березовых поленьев, что стянул у соседей. Хворост сухой и тонкий, вспыхнет, как порох – ярко, но слишком ненадолго. А вот поленья не дадут костру быстро прогореть.

Тем временем вернулся Тулуш с заспанной Верой.

– Вы что, без меня пошли? – негодовала она, потирая глаза.

– Ты так спала сладко, не хотелось будить, – усмехнулся я.

– А сейчас зачем разбудил? – с подковыркой спросила девушка, ежась от ночной прохлады и кутаясь в мою олимпийку.

– У тебя будет роль. Умеешь говорить по-старушечьи?

– Что?

– На пенсионерском скажи что-нибудь.

– Ну-у… пойду в собес схожу… Вот молодежь пошла, ни стыда ни совести… Нас-то по-другому воспитывали…

– Нет, я имел в виду, голос сможешь старый сделать?

– Зачем?

– Надо, Вер.

– Та-ак пойдё-от? – проскрипела Вера голосом Бабы Яги.

– Отлично, только сделай испуганным голос и кричи: «Пожар! Пожар!» Только тихо…

– Морозов, как можно кричать тихо? – снова возмутилась она.

– Тогда обойдемся без репетиций, – сказал я и подпалил пучок сена, а после сунул его в «пионерский» костер, сложенный шалашиком высотой почти с человеческий рост.

Пламя полыхнуло, огонек, бодро похрустывая, побежал по веточкам, лизнул поленья и занялся на бересте. Через несколько минут огонь полыхал так, что подойти ближе чем на пять шагов к костру было невозможно.

– Пора! – скомандовал я и кивнул Вере на дом. – Все как договаривались.

Она подбежала к окнам и стала отчаянно колотить по деревянным ставням и вопить хрипло, по-стариковски:

– Ой, беда! Соседушка! Горим! Мы горим – и вы уже полыхаете! Спасайтесь скорее! Просыпайтесь!

– Всё! Уходи! – прошипел я, махнув Вере, когда разглядел, как в щелке между ставнями блеснуло желтое пятно.

Видимо, там свечу зажгли.

Но Вера не унималась и продолжала причитать и долбиться в окно, совсем в роль вошла. Черт… Если бандюки ее срисуют, то всё сразу поймут. Ведь стучится к ним не бабка деревенская вовсе, а красавица в городском спортивном костюме.

– Уйди! – шикнул я громче, а сам стоял уже за крыльцом.

Вера, наконец, поняла, что оставаться дальше под окошком опасно, и скрылась за сараем. Тулуш встал с другой стороны крыльца.