– Нет. Уже года два как.

– А его память? – я ненавидел, когда они обсуждали меня за моей спиной. Но с другой стороны понимал их. Они волновались за мою жизнь больше, чем я сам.

– Тоже.

– Это хорошо. А психолог что?

– Говорит, что Уолт совсем не идёт на контакт. Не хочет, сторонится, обманывает в своих эмоциях даже себя самого. Ему кажется, что я ассоциируюсь у Уолта с тем, что происходило с ним в том заточении.

Я услышал тяжёлый вздох за стеной.

– Главное, чтобы всё, что он творил после него, не повторилось никогда. Иначе,…

– Иначе мы потеряем его.

Ночью я редко выключаю свет. На тумбочке возле моей кровати всегда стоит мой верный друг-торшер. Он слабо светит, освещает лишь мою кровать, небольшую часть стены и кончик светлой, прозрачной шторы. Если быть честным, толку от него никакого, но он всё равно продолжает придавать мне уверенность. Не выношу темноту, когда даже рук своих не видно.

В моё окно каждую ночь светит луна, она словно находится за тонкой пеленой, ведь туман не оставляет Гемпшир даже глубокой ночью. Луна всегда скользит по моим щекам, порой я просыпаюсь от яркого, ослепляющего света. И раз уж я заговорил о ночи, то признаюсь, что я редко вижу сны. Любые сны, в особенности светлые и хорошие. Это меня тревожит, ведь кто-то скрывается в них от серой реальности, а мне и скрыться – то было негде. Мама рассказывала, что в детстве я часто делал странные вещи. Не хочу говорить о них, пусть они остаются в прошлом, всё равно о них уже не вспомнить. Хотя я никогда не помнил о них. Порой мне кажется, что родители вовсе лгут о моём детстве, пользуясь моими провалами в памяти.

После нашего последнего семейного ужина я всё думал о словах Мэдс. О том месте, в которое она так умоляла сходить. Я был там пару раз, но и их я не помню. Это произошло очень давно. А сейчас мы собирались сходить на выходные, даже не представляю, что случись с моим отцом, узнай он о нашем плане. Я посмотрел на тёмную закрытую дверь спальни, наверное, мы через многое прошли и пора прогнать все глупые страхи, но я не мог оставить её открытой. Только на замок, чтобы никто не пробрался внутрь.

***

Школьная неделя быстро близилась к концу. Я много нервничал, не спал, закрывал голову руками, лёжа на парте, может игнорировал учителей, а может никто и не заметил, что я вовсе не нахожусь с ними в классе, а где-то витаю. Не знаю, ведь я был в наушниках. Один чёрт, всем было плевать. В столовой Мэдс смотрела в мои глаза, я не любил, когда она так пялилась, словно подозревала меня в чём-то, поэтому я надевал чёрные очки, откидывался на стул и откусывал шоколадный батончик, который она всегда брала для меня.

– Чего ты трясёшься так? – спрашивала она, недоумённо, я лишь пожимал плечами.

– Не знаю.

– Это же просто мельница, Уолт. Не воспринимай это как место преступления, воспринимай это как место для шикарных фотографий.

Я улыбнулся, фотографии и правда вышли бы неплохие. Главное суметь передать атмосферу, тяжесть, что всегда давила в этом месте, холод, что крылся на дне глубокой ямы, пыль, покрывающая старые вещи некоторых жертв. Холодные, и казалось такие колючие, обжигающие, сдавливающие прутья железных клеток… Мне стало не по себе.

– Знаешь, ты такой трусливый, – она засмеялась, а затем взглянула на экран телефона.– Завтра.

– Завтра? – переспросил я, в надежде, что она вспомнит о каких-то своих неожиданно возникших делах, но она лишь повторила.

– Завтра. Ты подъедешь на велосипеде к углу синего магазина, – он находился рядом с её домом, удобно расположился, ведь из любого окна дома Мэдс не видно никаких магазинов. Не видно ничего, кроме других таких же домов и одного большого рекламного баннера, который закрывает вид на дорогу.