Деревня эта стояла на отшибе и славилась в округе своими долгожителями. Микуле по осени стукнуло сто лет. Жене его Акулине – шестьдесят. Младшенького она родила уже в сорок два годка. Хороший парнишка. И все люди в деревне были им под стать. Что и говорить – счастливые времена!

Каждая из его дочерей на восемнадцатилетие плела отцу новый плащ. Да голыми руками. Да с полнолуния до полнолуния вплетая в крапиву красную нитку. Только тогда он считался действенным. Но только не подумайте, что мука адская плести из крапивы. Микула дочек любил. Крапивку ту сушили, мяли в мешках, а потом чесали и пряли. Ткань получалась гладкой и блестящей, словно шёлк из китайской земли доставленный. Ну или почти…

Поговаривали, что Микуле даже не сто, а все двести лет, а прячется он от самой Смерти…

***

В тот год стояла яркая, нарядная осень. На полях созрела рожь и ячмень, косьбу укладывали в высокие стога в поле и на дворах, лук сплетали в длинные косы. Женщины отбеливали лён у реки. Бабье лето было в самом разгаре!

Женщины своё дело сделали: рожь пожали, в стожки уложили; в поле теперь трудились одни мужчины. И вот однажды среди снопов в поле появилась краса-девица. Прошлась она средь мужиков, и у всех челюсти так и поползли вниз. Фигурка точёная, коса словно пук соломенный, полные икры и глаза чёрные, как смоль.

Богдашка, Микулы сынок, так в сноп свой и присел. А она знай себе, плывёт легкой ладьёй по полю и, ни слова не говоря, сворачивает к домику на опушке.

Дом тот давно пустовал и вот-вот мог развалиться. Не могли молодые парни позволить такой девке-красе в развалюхе ютиться. Собрали инструмент и в три дня общими усилиями хату починили.

А незнакомка только бровью повела одобрительно. Молоком напоила с хлебом и свежим медком. Смотрит, на губах улыбка играет, а сама помалкивает.

– Как зовут тебя, девица, и чья ты будешь? – осмелился спросить её молодой мужчина, женатый уж третий год, Гаврила. Взгляд от неё отвести не мог весь день, косился, а в глаза глянуть страшно. Чувствует, что пропал.

Смеётся ему в лицо незнакомка и отвечает:

– Скоро я скажу своё имя. А пока это секрет. И стар, и млад за мной пойдёт. Стоит лишь пальцем поманить. Но тебя среди них не будет…

– Как ты можешь быть для всех? Выбери одного, или мы за тебя драться будем. Устроим состязание!? Кто победит, тот тебя в жёны и возьмёт, – выскочил вперёд разгоряченный Богдан.

Смеется красавица:

– Здорово вы это за меня решили.

Смеётся, а сама на Богдана поглядывает.

«Хорош парнишка – высокий, плечи широченные, губы словно вишни спелые, руки сильные. Шея белая, на щеках румянец играет… А что если… его попросить у Микулы? Отдаст ли?».

Возвратились мужики по домам. Рассказывают. А бабам интересно.

Стали они по одной ходить, смотреть на пришлую красавицу. Девчонки стайками, жёны с гостинцами. Тут уж и старухи не выдержали…

Девушки, краснея, болтали, что в избушке красивый парень поселился. Бабы постарше, что зрелый муж. Третьи, такие как бабка Гаврилы, старуха Аглая, пряча глаза и вовсе крестясь, убежала из избушки со страху под гогот нагловатых парней:

– Что бабуся, краса глаза жжет?

– Белая пришла! Ве́щица пришла, – шептала Аглая под нос. А возвратившись домой, голосом дрожащим, сына поучать стала:

– Уходи, сынок, из деревни. Собирай жену, деток и уходи. Это Смерть в деревню пришла!

– Да ну тебя, мама…как такая красавица может смертию быть? Смерть она ж старуха с косой…

– Э, нет…по крылечку она молодухой идёт, по новым сеням – красно-девицей. Пред другими то волхвом, то удалым добрым молодцем – лик её меняется для того, кто на неё посмотрит.