– Ты бы хотела, чтоб я был твоим папой?

– Чего?! – рассмеялась она, почти потеряв остроту ощущений. – Отцам не свойственно то, что ты творишь со мной. Откуда такие мысли?

Друвис жаждал определить свой дальнейший путь. Но Анчутка не казалась взрослой женщиной, способной стать ему надежной спутницей жизни. Она походила на его дочь: такая же высокая, светловолосая и наивная. Она хотела играть, танцевать и требовала заботы, в то время как он готовился к долгим страданиям.

«Ей – цвести и влюбляться, а мне – гаснуть и умирать, – с сожалением думал он. – Каждому дается своё время для игр. И моя пора миновала… Я не имею права затягивать Аннушку в ад, к которому она не готова. Но как с ней расстаться? Какую выдумать небылицу, чтобы она сама меня бросила? Сказать, что она не помещается в ванну, и заставить худеть до дистрофии? Да, на этой почве комплексуют все без исключения барышни! Пусть решит, что я зацикленный на похудении псих. Но так жаль ее портить! О, если бы вправду было возможно удочерить ее! Чтобы спокойно жить рядом, любоваться ею, и чтобы она закрыла мои глаза, когда придет срок». Рижанин был тяжело болен, и понимал разницу временных отрезков, ожидавших их впереди. Иногда в его речи проскальзывала печаль: «Неизвестно, на сколько меня еще хватит. Зачем тебе, птичка моя, обветшалый старик? Ты бросишь меня в самый худший момент…»

Анчутка недоумевала:

– Что с тобой, озерный пришелец? Может быть, ты нездоров? Или, в самом деле, стар? Где все-таки правда о твоем возрасте: пятьдесят пять? Шестьдесят два? Семьдесят? Но это невероятно: ты спортивен, свеж, остроумен и бесспорно красив, в то время, как большинство красивых людей являются таковыми лишь условно! Если б не шрамы на руках, я приняла бы тебя за видение!

Впрочем, лоб Друвиса пересекали морщины. Вверх и вниз от юных, задорных глаз бежали густые, длинные «гусиные лапы». Ослабшая кожа век выдавала немолодой возраст. Однако седины у Друвиса было мало: в русых кудрях серебрились лишь отдельные волоски. Заливаясь смехом, он невольно показывал белые зубы. С гибкостью подростка проделывал акробатические трюки на велосипеде, заставляя Аню по-детски визжать и хлопать в ладоши. Девушка терялась, пытаясь угадать его возраст, и всё же цифры не имели значения для нее.

Друвис знал, что в детстве Анчутке не хватило отцовского внимания. Чуткое сердце пришельца стремилось заполнить мучившие её пустоты, устранить душевную неустойчивость и беззащитность. Когда-то не долюбивший свою дочь, Друвис ощущал родственную пустоту в себе. Он, словно ребенку, резал Аннушке яблоки, счищал жесткую кожуру. Заботливо поил по утрам кефиром, наслаждаясь ролью отца. Умилялся глупым, еще не побежденным страхам, укрывая Аню в объятиях, и твердо говорил: «Уже всё прошло, вот увидишь». Сидя у озера, сплетал ей венки из кувшинок. Положив голову на колени Друвиса, Анчутка созерцала качавшиеся на воде широкие, гладкие листы лилий и розовевшие по берегам цветки иван-чая. Длинные мощные пальцы перебирали её светлые волосы, подобно летнему ветру, и она стеснялась шевельнуться.

Друвис вспоминал предания своего далекого латышского детства о строителях поднебесной башни, о плясовой лихорадке и о волшебном коне. Ни один мужчина на свете не был с ней нежен, как он, и не рассказывал сказок.

– Посмотри, какой омут, – кивнул Друвис. – А вдруг здесь живет водяное чудовище?

– Несомненно, живет, – пытаясь унять дрожь в голосе, заверила Анчутка. – Но оно доброе и исполняет мечты.

– Оно подарило мне волшебную фею, – шепнул он.

– А мне – прекрасного принца. – Расплакавшаяся Аня уткнулась лицом в его твердый живот. – Тот, кто создает сказки, оставляет вечный след на Земле, – в полузабытьи прошептала она. – Наша сказка и ты, мой сказочник – это главное, что я запомню о жизни.