В тот день Друвис поклялся, что больше не поверит ни одной женщине. И было их с тех пор очень много, мимолетных, обманутых и отвергнутых.

Шло время, но перед глазами Анчутки прозрачно, не печаля и не давя, стоял образ озерного сказочника. Она понимала, что не сумеет, глядя сквозь его очертания, обнимать и любить кого-то другого. Однако «латышский папа» ясно дал понять, что не видит совместного будущего. Пытаясь отгородиться от воспоминаний о нем, Аня поменяла номер телефона. Тем временем Друвис, не выдержав разлуки, отправился в Питер, но не нашел своей нимфы. Через две недели Анна, тоскуя по «латышскому папе», набрала номер, который он использовал в Петербурге. Девушка ожидала услышать: «Абонент недоступен». Но в трубке раздались длинные гудки.

– Ты здесь?! – Вскричала она.

– Наконец-то! – выдохнул Друвис. – Я уже думал, что потерял тебя навсегда! Ведь я не знаю даже твоей фамилии! Не понимаю, как это вышло! Или феям фамилии не положены?

– Голубятникова! – счастливо рассмеялась Анчутка. – А твоя?

– Абелкалнс. Я безумно соскучился, голубка моя! Ты пропустила все время, отпущенное мне на пребывание в России. Этой ночью – отъезд в Германию! Нам остался всего один вечер перед новой разлукой.

– Бегу! – Отозвалась она, задыхаясь от налетевшего, как буря, счастья, и заметалась по квартире. Паническое «что надеть?» сменилось мыслью «скорее, не теряй ни минуты!» Трясущимися руками Аня натянула любимое платье, в котором встречала артистов «Галактики», короткое, пышное, из бело-розового шифона, а сверху накинула черную кожаную куртку. Выбежав из дома, она увидела яркую радугу, огромную, в полнеба.

Начинала желтеть листва. На площадях ворковали пятнистые голуби. Петербург купался в случайном тепле осеннего солнца.

Они встретились на набережной у Спаса-на-Крови. Смущенный Друвис зачарованно смотрел на нарядную длинноногую Анну и не знал, что сказать. Он привык видеть ее в майках и джинсах или совсем без одежды, ослепительную в своей природной красе. И когда в тяжелый момент любовного признания Аня предстала перед ним величавой петербуржской царевной, он растерялся, застыдившись рабочей футболки, заляпанной цементом, которую забыл сменить. С раздражением он твердил себе: «Лучше бы я исчез! Но как быть, если не совладал с чувствами? Что делать дальше с этой озёрной феей?»

Ветер ворошил ее длинные золотистые волосы, пахнувшие ванилью. Глаза скрывали темные очки, а свежие губы ликующе улыбались. «Такие мягкие, нижняя чуть пухлее верхней», – вспоминая летние ласки, думал Друвис и понимал, что с головой увязает в любви. Ему остро хотелось жить, верить в волшебные сказки, смотреть в облака и плести Анчутке венки из желтых сентябрьских листьев. «Будто в жилах – не кровь, а тягучая нежность! Я впадаю в маразм, – счастливо думал он. – Так хочется верить фее. И верить в долгую жизнь!»

Аня млеющим взглядом скользила по телу мужчины, в объятьях которого проводила июльские дни и ночи. И не решалась протянуть ему руку, словно они только что познакомились. Глубокое чувство жгло ее душу и сковывало движения.

Облокотившись на перила канала Грибоедова, Друвис собрался с духом спросить у Анчутки о новостях «Галактики». Она залепетала о последнем рок-концерте, но от волнения заплетался язык. Озерный пришелец органично вписывался в колорит города: золото и малахитовый цвет купола собора оттеняли теплые нюансы загорелой кожи, рыжеватую щетину на щеках и яркую синеву глаз. Благородство его облика казалось царским, и Ане думалось только об этом.

– Концерт, не концерт, неважно, – проронила она. – Ты – моя сказка и мой сказочник. Ты не представляешь, что за цунами ты поднял в моей душе.