Он начал с языка – провёл им вдоль ствола, от корня к кончику, собирая вкус соли, пота и моря. Марко застонал, его пальцы вцепились в песок, сжимая его, пока крупинки не посыпались между пальцев. Лиам обхватил головку губами, его зубы слегка задели край, вызвав дрожь в теле Марко, и начал двигаться – сначала медленно, с мучительной точностью, позволяя слюне стекать вниз, смачивая каждый сантиметр. Его язык кружил по кончику, дразня уздечку, проникая в крошечную щель, пока Марко не выгнулся, его бёдра дёрнулись вверх, требуя большего.

Лиам сжал его сильнее, его руки обхватили основание, пальцы сдавили мошонку, слегка потянув, пока Марко не издал низкий, гортанный звук. Он ускорился, его рот стал жадным, губы растягивались вокруг толщины, щеки втягивались от усилия. Слюна стекала по подбородку Лиама, смешивалась с песком, что прилип к его коленям, а Марко стонал громче, его руки схватили волосы Лиама, сжимая их до боли, направляя его. Лиам не сопротивлялся – он брал глубже, чувствуя, как головка упирается в горло, сглатывая, пока его собственное дыхание не стало рваным. Его зубы снова задели кожу, нарочно, с лёгкой жестокостью, и Марко зарычал, его член пульсировал, готовый взорваться.

Последний рывок был королевским – Лиам расслабил горло, позволяя Марко войти полностью, его нос уткнулся в тёмные волосы на лобке, пахнущие морем и мускусом. Он сжал губы, его язык давил снизу, а руки массировали мошонку, сжимая яички с садистской нежностью. Марко кончил с криком, его тело выгнулось, песок посыпался с его спины, а горячая струя ударила в горло Лиама – густая, солоноватая, с привкусом их страсти. Лиам глотал, не пропуская ни капли, его горло работало, пока Марко не обмяк, тяжело дыша, его член медленно опадал, всё ещё блестящий от слюны и солнца. Лиам отстранился, его губы были красными, влажными, песок прилип к подбородку, а в глазах горел триумф. Он облизнулся, медленно, наслаждаясь вкусом первого "завтрака".

– Теперь я сыт, – усмехнулся он, падая обратно на песок. Марко только рассмеялся, его грудь всё ещё вздымалась, а тело блестело под солнцем.

Тем временем в особняке Лана и Эва вышли из душа, их кожа пылала от воды и страсти, волосы прилипли к спинам, как мокрый шёлк. Они завернулись в тонкие простыни, что нашли в шкафу, и прошлись по старым комнатам в поисках еды. В кухне, заваленной пылью, Лана обнаружила корзину с фруктами – кто-то оставил её, возможно, прежние жильцы. Персики, спелые, с бархатистой кожей, яблоки, красные, как их губы, и гроздь винограда, чьи ягоды блестели, как капли росы. Эва нашла банку оливок и краюху хлеба, сухого, но ещё съедобного. Они устроились на полу гостиной, простыни сползли с их плеч, обнажая груди, ещё влажные от душа. Лана разломила персик, сок потёк по её пальцам, и она слизала его, глядя на Эву с лёгкой улыбкой. Эва откусила яблоко, её зубы вонзились в мякоть с хрустом, а потом поднесла его к губам Ланы, позволяя ей попробовать. Они ели медленно, делясь фруктами, их пальцы касались друг друга, оставляя липкие следы. Виноград Лана сорвала по ягоде, зажимая их между губами, прежде чем проглотить, а Эва смеялась, кидая оливки в воздух и ловя их ртом. Это был их завтрак – простой, но чувственный, как их жизнь.

Когда солнце поднялось выше, они оделись – Лана в короткое чёрное платье, что обтягивало её, как вторая кожа, Эва в белую рубашку и шорты, едва прикрывающие бёдра. Они нашли старый мотоцикл в гараже особняка, ключи болтались в замке зажигания, будто ждали их. Лана села за руль, Эва обняла её сзади, её руки скользнули под платье, сжимая талию, и они рванули в город. Ветер бил в лицо, волосы развевались, а улицы маленького приморского городка оживали под их смехом. Они катались без цели – мимо кафе, где пили кофе местные, мимо рынков с цветами и рыбой, мимо узких переулков, где пахло специями. Это был их день, их свобода, их игра. Мотоцикл Ланы ревел, рассекая пыльную дорогу вдоль побережья, ветер хлестал по их лицам, заставляя волосы Эвы развеваться, как золотой шлейф. Они смеялись, их тела вибрировали от скорости, а солнце жгло кожу через тонкую одежду. Городок остался позади, и теперь дорога вилась между холмами, поросшими оливковыми деревьями, и морем, что блестело слева, как расплавленное серебро. Они уже собирались повернуть обратно, когда увидели его.