Когда папа разговаривал с Малышом, я лежал у него в кармане и в моменты, когда голос отца повышался, чувствовал, как малыш начинает поглаживать меня большим пальцем. Словно успокаиваясь.

– Малыш, ты не должен терпеть этого. Я – твой отец и ты должен меня слушаться, пойми. Я был когда-то тем еще хулиганом и ясно запомнил: либо ты, либо тебя. Отвечай на их нападки тем же. Око за око, зуб за зуб, понимаешь? Как бы тебе объяснить, – задумался глава семейства, – просто ты должен отвечать. Если тебя ударили в нос – бей в ответ. Если тебя оскорбили – делай то же самое. Не будь слюнтяем. Доказывай, что ты можешь ответить. И тогда это прекратиться. Ты должен отвечать. Понимаешь, сынок?

– Да, папа. – Отвечал Малыш, уже потным от переживаний пальцем поглаживая меня по каске. Врал. По тому, как дрожала его рука, я тут же понял, что мальчик сказал именно так, только чтобы папа перестал его отчитывать.

И в том же кармане был я, когда мама нежно шептала мальчику на ухо, ласково обняв его:

– Сынок. Добро всегда побеждает, запомни. И, если ты будешь к людям тепло относиться – они рано или поздно станут так же относиться и к тебе. Просто надо смириться с тем, что они еще глупенькие и не понимают смысла добра. Как бы подоступнее… В общем, сынок, любимый, будь добр с людьми. Тогда ты получишь и признание… и славу. Потому что Добро никогда не проходит незамеченным. Рано или поздно ты выиграешь за счет своего теплого отношения к людям. Я надеюсь на тебя, любимый. Ты же будешь добр?

– Да, мама. – Отвечал мальчик, спокойно держа меня в руке. Теперь он говорил правду.


Вот такая история. Пожалуй, именно после нее я стал еще чаще получать свои награды, а моменты спасения людей в воображении Малыша прорабатывались все лучше.

Десять копеек – моя медаль за Добро. Малыш вручал ее мне с особой щепетильностью. Иногда он долго разглядывал отблески сползающего за подоконник солнца на моем фиолетовом корпусе. А потом расставлял нас по местам и ложился спать. Чтобы с утра вновь начать свою игру.


И вот вчера случилось это.

Папа с Малышом поехали в магазин за продуктами. Мальчик, как обычно, взял меня с собой. Мы вместе сели в автобус. Малыш начал выклянчивать у отца новую игрушку чуть ли не со слезами. Я был частым свидетелем подобных истерик, поэтому ничуть не удивился, греясь в пальто мальчика.

Вдруг автобус тряхнуло. Тряхнуло так, что я вылетел из кармана Малыша. Это было ужасно. Страшно. Я закатился прямо за сиденье, застряв между огнетушителем, непонятно как тут оказавшимся, и стеной.

«Малыш, пожалуйста, заметь, что я вылетел. Заметь и найди. Давай же» – думал я. Нет, скорее умолял. Я застрял слишком сильно, чтобы выбраться. Я был как тоненькая брошюрка, зажатая между огромными томами на полностью забитой книжной полке. Мне еще никогда не было так страшно.

Малыш, казалось, услышал мои мольбы. Через две минуты он вскричал: «Папа, Рид упал! Папа, где Рид? Папа, надо найти, он просто выпал!». Он кричал громко. Так, что все едущие услышали. Ему тоже было плохо. Я почти физически ощущал, что он неимоверно, невозможно боится потерять свою любимую игрушку. Хотелось плакать.

Мальчик, не обращая внимания на народ в автобусе начал рыскать по полу. Я видел его стоптанные детские кеды почти перед самым лицом, но он не замечал меня. «Найди же, вот он я, тут» – шептал про себя я. Рядом со мной упала его слеза. Я ощущал его горе. Настоящее, неподдельное горе мальчишки, который теряет любимую вещь. «Вот же я. Ну!» – бормотал в ужасе я. Но нет.

Отец сказал: «Вот наша остановка. Пошли, Малыш… Мы тебе нового купим».