А потом я собирал мобиль для детской кроватки. Конструкция была не современная, а явно самодельная, сделанная из хорошего дерева. Я, пока ее собирал, зарекся от раннего брака. Но когда наконец справился с хитроумным устройством, которое не вставлялось, а защелкивалось, о чем я сразу не догадался, оно оказалось настоящим чудом. Этот мобиль для кроватки явно делали на заказ, и над ним колдовал умелец. Я достал из пакета игрушки и подвесил к мобилю. Покрутил. Игрушки начали кружиться. Лошадка, овечка, щенок и котенок. Каждая игрушка была сшита вручную. Я невольно засмотрелся – у лошадки были настоящие сбруя, седло. И грива казалась настоящей. У щенка имелся ошейник, украшенный крошечной косточкой, а у котенка почти такой же, только с рыбкой. Только у овечки ничего не было, кроме шерсти. Я готов был поклясться, что это настоящая овечья шерсть, удивительным образом сохранившаяся.

Никакого встроенного музыкального механизма мобиль не предполагал. Видимо, в те годы дети засыпали под колыбельные, которые пели матери, а не под известные музыкальные классические мелодии, обработанные для младенцев. Как-то я слышал подобное – когда, поступив в институт, приезжал повидаться с отцом. В новом браке у него родился уже второй ребенок. Над кроваткой висел мобиль, издававший странные звуки. Я не сразу узнал Чайковского. Меня аж передернуло. Папа думал, что мне неприятно смотреть на ребенка, еще одного единокровного брата, который никогда не станет мне близок, учитывая разницу в возрасте, да и все остальные обстоятельства. А я не сказал, что меня покоробило такое исполнение Чайковского. Будто его засунули в музыкальную шкатулку и пустили в замедленном темпе. Сильно замедленном. Я еще подумал, что вот вырастет ребенок и будет думать, что Чайковский – это то, что в мобиле играет. А потом взрослые удивляются, почему дети такие странные. Может, не нужно приучать их к классике в исполнении коробочки на батарейках?

Этот же мобиль был совсем другим. Теплым и настоящим. И игрушки сшиты с любовью. Для ребенка, которого очень ждали и к рождению которого готовились. Счастье – родиться в такой семье.

Когда я отлепился от машинок и игрушек, если честно, силы мои иссякли. То ли от подступающей жары, то ли от эмоционального состояния. Почему-то вспомнился отец, его взгляд на новорожденного сына и взгляд на меня, уже вроде как взрослого. Нет, я не ревновал отца. Иногда даже его понимал, точнее, мне удавалось себя убедить, что я его понимаю. Да и к маме у меня не было претензий. Я надеялся, что она наконец найдет мне замену в виде более подходящего по возрасту мужчины, которому сможет предъявлять претензии. Я желал ей только счастья. Но мне вдруг стало обидно и даже больно. Ни отец, ни мама не хранили ничего из того, что напоминало бы о моем детстве. Под диваном или на антресолях в коробке не лежали мои первые пинетки или ботиночки, а в дальнем ящике стола не хранилась папка с моими первыми каракулями или открытка «Любимой маме». Здесь же, на балконе, лежали детские игрушки, а на самом дне, заботливо упакованные – те самые первые пинетки и первая подушка. На ней была наволочка, тоже сшитая специально, с вышитыми жирафом и зеброй. Пеленка, украшенная кружевами. Она была самой обычной, а вот кружева, пристроченные специально, явно дорогие. Возможно, они были спороты с подвенечного платья, чтобы украсить пеленку долгожданного первенца. Там же, в коробке, завернутая в белую льняную ткань, лежала крестильная рубашка – длинная, как платье. Рубашку украшало то же кружево, что и пеленку. Возможно, это был один комплект, сшитый на крестины.