[1]. И, согласно действующему закону, жителей всех сел и деревень закрепили за шинками: в те годы законом была оговорена откупная система продажи вина.
То есть хозяева питейных заведений платили откуп в государеву казну. Каждый мужчина, будь он казак, служащий или крестьянин, приписывался к определенному шинку, где должен был пить пиво или горячее вино (водку), а если не выпивал свою «норму» и сумма от продажи спиртного оказывалась недостаточной, то недобранную сумму владельцы взимали с дворов местности, подвластной шинку.
Винокурня в Ларневске представляла собой деревянное строение, в котором размещались несколько чанов для производства браги и металлические котлы, вмазанные в печь, где, собственно, и шел процесс перегонки. Основные компоненты при винокурении – мука, хмель и вода. Полученную водку разливали в дубовые бочки, которые обычно готовили на месте.
Водка из Ларневска поставлялась не только в шинки, а также в монастыри и военные гарнизоны. Винные откупа были очень выгодным предприятием, и фамилия Ханенко поднялась и набрала силу именно на них.
С одной стороны, крестьянину было проще: осенью сдал на завод излишки зерна, получил деньги, и не надо думать о хранении зерна. Продавать зерно на винокуренный завод было в два раза прибыльнее, чем на хлеб. А с другой, люди пострадали: страшным бичом деревни стало пьянство. Крестьянин был вынужден пропивать в год такой процент своего заработка, что эта сумма была бы вполне достаточной для улучшения благосостояния его семьи.
4
Не обошла стороной новая беда и семью Харитона. Сын Ефим, не осуществив свою мечту, не сумев отделиться от отца, разбогатеть и зажить красиво, неожиданно нашел смысл жизни в вине, пристрастился к пьянству. Сначала пил тайком, скрываясь от отца и жены, но потом осмелел, завел себе друзей из таких же слабохарактерных односельчан и стал ходить в шинок открыто. День, а то и два дома не показывался. С Моисеем не разговаривал, исподлобья смотрел на отца. Если за какую работу брался, так все недовольно бубнил что-то себе под нос, на жену и дочек покрикивал, к любой мелочи придирался.
Отец, обеспокоенный поведением сына, пытался его образумить.
– Ты чаго это моду взял по кабакам шляться? От работы волынить стал.
Ефим отвернулся, не желая слушать отца:
– Тятя, я просил отделить меня, а ты не отделил.
– Глупости болтаешь, слушать противно, – рассердился Харитон. – Вон Моисей живет и никуда не рвется. Иван, брат твой, отделился, а теперь из кожи вон лезет, да не все у него получается. Так он крестьянин от бога.
– Что ты меня с ними равняешь? Оба мордами не вышли, чтобы жить как паны. На это у них ума не хватает.
– А твоего ума только на кабак и хватает. Дурень, с голоду сдохнешь со своей ленью, – затрясся от гнева Харитон. – Ишь отделяться захотел!
Он схватил со столба пеньковые вожжи и со всего размаху ударил непутевого сына по спине.
Из хаты выбежала Меланья, заплакала, запричитала, бросилась к свекру, пытаясь остановить его.
– Уйди, дура! – закричал Харитон, а вожжи уже опустились на ее хрупкую спину.
Меланья закричала от боли и убежала обратно в хату.
Ефим подошел к отцу, взял его за руки и сильно сжал, забирая упряжь. Отошел, повесил на столб и, не оглянувшись, направился к хате.
– Но, но! – закричал ему вдогонку Харитон. – На отца руку поднимаешь?
Но Ефим уже не слушал его. Толкнув плечом дверь, вошел внутрь и, тяжело вздохнув, сел на лавку, бросил тяжелый взгляд на жену:
– Ох и загуляю я нонче, Меланья. Напьюсь за все свое горькое и тяжкое. Ох, загуляю!
– Это тебе не поможет, только еще хуже будет! – с досадой ответила жена. – Покос стоит, сено зараз сгниет в валках, а ты волынишь. Тятя злой, помощи по хозяйству никакой от тебя, и мне под запарку вожжами досталось, – Меланья подернула плечами, спину еще жгло от удара.