Ефим молча помотал головой, отказываясь от чая.

Противно заскрипела дверь, и на пороге появился Степан Гнатюк, долговязый крестьянин с красным от солнца лицом. Его маленькие зеленые глаза засветились радостью: он увидел сразу двух своих друзей. Степан машинально поправил кудрявые волосы и растерянно оглядел комнату.

– Чего это народишку сегодня мало? – удивленно спросил он, присаживаясь к столу.

– Так все в поле, на покосе. А мы вот здесь упиваемся в радость, – недовольно пробормотал Еремей и первым поднял рюмку. Лихо запрокинув голову, он выпил все до дна. Поставил рюмку на стол и довольно крякнул: – Ух! Крепка же у тебя водка, Давид Карлович.

– Хороша, матушка! – хитро заулыбался хозяин.

Ефим тоже осушил рюмку и, сморщившись, шумно выдохнул:

– Табаку насыпали, не иначе. Дураком станешь от нее, пропади она пропадом.

Занюхал горбушкой, потом зажевал зеленым луком. По телу пошло тепло, и захотелось жить.

Не успели закусить, как к ним подсел казак Семен Грибов и хрипло проговорил:

– Налейте Христа ради.

Ефим вздрогнул:

– Ты чего? Самим мало.

– Я же не с пустыми руками – топор купите, недорого продам.

Степан ухмыльнулся:

– Что, друже, пропился весь?

Семен утвердительно закивал.

Давно не стиранная рубашка сидела на нем колом и была разорвана на локте: некогда ему было переодеваться, уж больно торопился в шинок. За опояской висел плотницкий топор.

– Сам-то чем работать будешь? – недовольно спросил Ефим и налил ему из своей бутылки.

Выпили. Потом по второй, третьей…

Опять хлопнула дверь. Пришли новые гости, принесли с собой новые разговоры. За соседний стол присел заезжий мужик с седыми, гладко причесанными волосами, в опрятном мундире и сапогах. Ефим, глядя на него осоловевшими глазами, удивленно спросил:

– Ты, господин хороший, тоже пить будешь?

– Да! И как, посудите сами, не выпить служивому человеку?! Отца третий день как схоронил, – тихим усталым голосом объяснил незнакомец. На его худом лице с темными глазами виднелись следы от оспы.

– А-а-а, – понимающе закивал Ефим, – помянуть умершего – святое дело.

Коптили керосиновые лампы, булькала разливаемая по рюмкам водка, звенели медяки, стучал в каморке хлебный нож. В воздухе витали запахи лука, жареного мяса и перегара. Бегали вокруг столов половые, пустели в шинке винные полки. Становилось шумно и тесно.

Степан напился быстро, стал плаксиво жаловаться Еремею на жену, на пана Миклашевского и на свою судьбу. Тот смотрел на собеседника безразличным взглядом; рубаха, борода и усы Еремея были обсыпаны хлебными крошками, к тому же он громко стал икать и, подперев голову кулаком, все вздыхал:

– А я вот своему пану доход приношу: и на маслобойне работаю, и водку его пью.

Ефиму это не понравилось. Он вдруг вспомнил прошлогоднюю ссору с Еремкой, когда здесь же, в шинке, дал ему в долг на водку, а тот долг не вернул, заявив, что ничего не помнит. Честно признаться, и Ефим с трудом припоминал то давнее событие. Вроде Ерема брал деньги, а вроде и нет.

Некоторое время Ефим молчал, потом вдруг бешено завращал глазами, поднялся со скамьи, закачался и вновь сел, опять поднялся и вновь сел. Собрав всю силу в ногах, наконец встал, схватил Еремея за грудки, поднял с лавки и толкнул. Вялое непослушное тело шлепнулось на пол. Но уже через пару минут Еремей медленно, неловко поднялся и встал во весь рост. Ефим, тяжело ступая, подошел к нему вплотную, глаза его налились кровью:

– Ты помнишь, гаденыш, как долг мне не вернул в прошлом году?

– Не помню, – неохотно ответил Еремей, – что тут помнить? Я ничего у тебя не брал.

Костистый кулак Ефима, описав дугу, врезался в скулу. Еремей с грохотом повалился на пол. У него пошла носом кровь.