Гроб, окружённый траурными венками, медленно опускался в землю. Слова священника терялись в холодном ветре. Множество людей пришло на похороны. Лица, скрытые под зонтиками, казались безжизненными масками, холодными и отчуждёнными. Это были партнёры отца по бизнесу, некоторые из топ-менеджеров его компаний и прислуга. Никого из настоящих друзей, никого, кто мог бы разделить боль Леонарда. Кроме, пожалуй, Хопкинсов и Уинстона Смита, управляющего хозяйством в особняке Грейвсов.

В голове Леонарда вновь и вновь всплывал момент катастрофы. Разбитое стекло, пропитанное кровью, запах бензина, крик матери, полный ужаса, и возглас отца, оборвавшиеся в один миг. Его рука тщетно пыталась дотянуться до них сквозь пелену боли и ужаса, а затем пришла тьма и поглотила его сознание. На какое-то время Леонард вновь почувствовал ту боль и страх, который остался с ним, будто одна из незаживших ран.

Леонард сидел в мрачной задумчивости, пока к нему не подошли мистер и миссис Хопкинс. Их присутствие принесло с собой тепло и утешение, столь необходимые в этот момент.

– Леонард, мы так сильно сочувствуем тебе. Не передать словами, как мы переживаем о случившемся с Робертом и Джулией, – сказала миссис Хопкинс, её голос был мягким и утешающим, а глаза блестели от сдерживаемых слёз. – Если тебе что-то нужно, если есть хоть что-то, чем мы можем помочь… Пожалуйста, не стесняйся обратиться к нам.

Мистер Хопкинс крепко сжал руку Леонарда с молчаливым обещанием: «Я с тобой», дав почувствовал в этом простом жесте всю глубину человеческого сострадания.

– Я не могу понять… – прошептал Леонард, устало глядя перед собой. – Как я буду жить без них?

Миссис Хопкинс аккуратно положила ему на плечо руку:

– Просто верь в себя, Леонард… Верь в себя также, как верили в тебя родители.

На мгновение всё вокруг замерло. Солнечный луч, пробиваясь сквозь ветви дерева, падал на лицо Леонарда. Тишина, прерываемая лишь шёпотом ветра и тихими всхлипываниями, казалась нескончаемой. Леонард понял, что в этот момент вся его жизнь изменилась навсегда. Он смотрел в пустоту, не видя ничего, кроме отражения собственной боли.

Джейн стояла в стороне, словно тень, оторванная от реальности. Ее глаза, обычно яркие и живые, померкли. Короткие каштановые волосы, обычно аккуратно и элегантно уложенные, растрепались на ветру. Она была такой хрупкой и утонченной, словно фарфоровая статуэтка, которая вот-вот сломается, но почему-то продолжает стоять. В ее взгляде читалось глубокое отчаяние и сомнения. Она будто не знала, стоит ли подойти к Лео, но весь ее вид показывал, что между ними теперь простирается пропасть.

Сидя в инвалидном кресле, Леонард чувствовал, как его сердце сжалось от обиды. Разочарование от этого дня вышло за все возможные пределы. Он ощутил себя брошенным и ненужным. Всё, что он пережил, казалось невыносимым – утрата родителей, физические ограничения и теперь это: ощущение, что Джейн не может найти в себе даже сочувствия и подойти к нему, чтобы выразить соболезнования.

Леонард знал, что сразу после похорон ему предстояло вернуться в больницу, чтобы столкнуться с очередной порцией боли, которая неизменно сопровождала любые медицинские процедуры. Он знал, что ему предстоит провести долгие часы, дни и даже недели в больничных стенах, наполненных болью и одиночеством. Стиснув зубы, он попытался собрать в кулак остатки силы и мужества. Он не хотел жалости, не хотел, чтобы его видели слабым и уязвимым.

После похорон Леонарда отвезли обратно в больницу, пребывание в которой состояло из цепочки однообразных процедур и нестерпимой боли. Словно в замедленной съемке он наблюдал, как дни превращаются в недели, а недели – в густой туман, который, казалось, никогда не рассеется.