– Ишь, волки! – обеспокоился Попов.

– «Если же все-таки выйдет он в море, – продолжал Фомка, – тогда, – говорит, – иди за ним следом. Задержи его хоть в походе. Подняться, мол, я тебе помогу. Порох и свинец выдам. На собак, на нарты и лыжи получишь деньги».

– Тут мы с Фомкой слышим, отходят они от обрыва! – вскричал Сидорка. – Я выглянул – они! Чтоб их громом разразило!

– Я тоже глянул. Михайлу Стадухина ни с кем не спутаешь: высок, черноволос, в плечах косая сажень. Богатырь!

– Гераська, рыбий глаз, тоже заметный, – вставил Сидорка. – Худощав. Горбонос.

– Стойте! – вдруг воскликнул Попов, пораженный догадкой. – Так вы для того с Яны сюда, на Колыму, пришли, чтоб нас известить? Другого дела у вас не было? Лишь из-за нас?

Попов вскочил и обнял Фомку, а затем Сидорку.

– Спасибо! Вот верные друзья! А я-то, чурбан! Только что догадался! Как же вы это надумали?

– Что было думать? С Дежневым мы, мил-любезный человек, не единожды встречались. Годов уже шесть тому будет, как мы с ним на Оймеконе-реке здоровущую медведицу взяли. Оттоле мы с ним по Индигирке-реке до Студеного моря спустились.

Сидорка делал отчаянные знаки рукой, желая что-то сказать, но мясо во рту мешало ему говорить.

– С Индигирки Дежнев со Стадухиным направо взяли, на реку Алазею. Мы же с Фомкой – налево. На Оленек-реку мы подались, – сказал наконец Сидорка, кое-как ухитрившись проглотить мясо.

– И везде Дежнев был нам другом. Вместе мы мерзли, вместе голодали, вместе соболей промышляли, – раздумчиво продолжил Фомка.

– Пороху он нам давал, свинцу. Душевный человек! Не Мишка Стадухин, рыбий глаз, – присоединился к мнению товарища Сидорка и решительно отбросил последнюю обглоданную кость.

– Ладно! Пусть он приходит, этот Анкудинов! – Попов ударил кулаком по столу. – Мы его в железа закуем!

– В железа? Добро, – согласился Фомка. – Только, милой, он не один у вас объявится. Прибрал он себе шайку ворья. Сам он у них в атаманах ходит. А в той шайке человек с тридцать. Оружны они. Не простое дело их взять, мил-любезный человек. Ась?

Дверь с шумом распахнулась, в избу вошел среднеколымский приказный Титов с двумя казаками.

Почти тотчас же прозвучал резкий треск.

– А! – в испуге вскрикнул Сидорка, выпучив глаза. – Уж не брюхо ли лопнуло?

Он торопливо ощупал свой живот.

– Нет, рыбий глаз! Только ремень лопнул с пряжкой!

Взрыв хохота потряс избу.

– Тьфу! Чтоб тебя! – с досадой сплюнул Фомка.

– Ха-ха-ха! Сидорка! А может быть, все-таки брюхо? Ха-ха-ха! Глянь-ка получше! – кричал Попов, тряся Сидорку за плечи.

Когда хохот наконец стих, Попов попросил одного из казаков позвать отосланных покручеников. Скоро изба наполнилась людьми. Они с интересом слушали рассказы Фомки и Сидорки об их переходе с Яны на Колыму. Это путешествие в полторы тысячи верст по рекам, горным хребтам, топям, болотам и тайге было славным подвигом друзей-охотников.

От Усть-Янского зимовья Фомка с Сидоркой поднялись в карбасе вверх по Яне и ее правому притоку Джангкы-реке. В верховьях Джангкы они спрятали карбас в кустах и поднялись на хребет Тас-Хаяхтах. Перевалив через хребет, они спустились к Селеннях-реке. Там они добыли у юкагиров карбас и спустились по Селеннях-реке и Индигирке до Уяндинского зимовья, где их застал ледостав.

Фомка с Сидоркой купили собак и нарты, пристали к ватаге промышленных людей и с ними добрались до Средне-Колымского зимовья.

Оба друга любили поговорить, коли были слушатели. Фомка – тот больше любил рассказывать после сытного обеда. Говорил он неторопливо, то разглаживая, то ероша сивую бороду. Сидорка же, рассказывая, увлекался, вскакивал, размахивал руками, иной раз преувеличивал, сам того не замечая. Но раз уж слово у него вырвалось, он сам начинал верить, что так оно и было. Иной раз Сидорка до того договаривался, что слушатели явно отказывались ему верить. Тогда то и дело вокруг слышалось: