– Накормлены и напоены! – возвестил наконец бас Фомки.

Это сообщение оказалось несколько преждевременным в отношении Сидорки.

– Благодарствую, Федя, мил-любезный человек, – прибавил Фомка.

– А племянничка твово, Емелю Стефанова, мы видели, – сказал Сидорка Попову, ослабляя ремень на вздутом животе. – Здравствует. Красавец!

– Вот как! Где ж вы его видели?

– На Яне, милой, на Яне, – пробасил Фомка, вытирая губы.

– Написал что-нибудь?

– Чего нет, того нет… – Фомка замялся, смущенно оглядываясь на Сидорку.

– Может, сказать что велел?

– Ась? Сказать? – Фомка почесал затылок. – Не вспомнить…

– Даже и кланяться не просил? Вот свинья!

– Коль сказать правду, мил-любезный человек, свиньи-от это мы с Сидоркой.

– Вы?

– Наш грех.

– Как это ваш?

– А так, что, Федя, ушли мы с Сидоркой из Усть-Янского зимовья не прощаясь.

– А куда ушли, того не сказывали, – добавил Сидорка, снова принимаясь за изрядный кусок мяса.

– У племянничка-от твово и в уме не было, что мы дядюшку увидим.

«Становится все занятнее», – подумал Попов.

– Что ж тому за причина? – спросил он, делая вид, что не слишком удивляется.

– Тайна, – проговорил Фомка, поднимая брови. – Тебе лишь да Дежневу можно сказать.

– И при них нельзя? – Попов указал на покручеников.

Фомка с Сидоркой переглянулись.

– Нет, – ответил Фомка.

– Нельзя, – решительно подтвердил Сидорка, обсасывая мосол.

– Ну что ж… Ребята, побегайте-ка вы на лыжах, – обратился Попов к покрученикам.

– Мы в степкину избу пойдем, Федот Алексеич, – быстро ответил Дмитрий Вятчанин. – Айда, ребята!

– Сидорка, притворь дверь-от плотнее. Федя, сядь-ко, милой, поближе. А дело мы тебе все обскажем. Дежнева, слышь ты, Дежнева на реку Погычу хотят не пустить! – при этих словах Фомка резко откинулся на скамейке и значительно поднял палец.

– Как это – «не пустить»? – вспылил Попов. – Кто это хочет?

– Десятник казачий Михайла Стадухин, вот кто.

– Стадухин?

– Он. Он, Михайла, слышь-ко, сам Погычу-реку идет проведывать. Из Якутского острога идет.

– Фома, ты шутишь! У Дежнева наказная память, приказным выданная.

– Приказным? Колымским? – насмешливо переспросил Сидорка. – А у Стадухина наказная память от самого воеводы! От Пушкина. Печать привесная – во!

– Да мы уж больше года как дело задумали! Мы уж ходили искать Погычу! – горячился Попов.

– А дошли ли? – полюбопытствовал Фомка.

– Вернулись.

– Плохо. Поторопиться бы вам… Много нонче охотников Погычу-реку искать объявилось. Многие знатные землепроходцы-опытовщики домогаются. Василий Бугор сказывал, вот уж год, как Иван Родионов Ерастов воеводе Головину челобитную подал.

– Тоже на Погычу просился, – снова вмешался Сидорка. – Воевода даже ему коч и запасишки велел готовить.

– А Михайло Стадухин, мол, и раньше того то же задумал.

– Только вместо той реки попал он под замки. Воевода Головин, сказывают, посадил его в тюрьму. Соболишки от Михайлы хотел вытянуть, рыбий глаз.

– Дело-то у Михайлы и сорвалось, мил-любезный человек, – неторопливо заключил Фомка.

– Отчего же Ерастов не пошел, коль воевода его отпустил? – немного успокоясь, спросил Попов.

– Да вишь ты, воевода в Якутском сменился. Новому-то – все негоже, что старый делал. Он свою лапу и наложил. А нонешним летом Василий Бугор с Иваном Редкиным, пятидесятником, просились на ту же Погычу-реку у нового воеводы Пушкина. Не пустил их воевода.

– Бугра даже выпорол, чтоб его громом разразило! – выкрикнул Сидорка.

– Бугра чтоб разразило? – улыбнулся Попов.

– Э, нет! Воеводу! Бугор – мужик добрый.

– Неужто за Погычу выпорол?

– Не за Погычу, вестимо, – ответил Фомка. – Казачки, сказывают, в Якутском шум подняли. Требовали от воеводы, чтоб он им жалованье выплатил. Воевода зачинщикам-то и всыпал по пятьдесят батогов. Ну, Бугор рассерчал. Взял да с товарищами, душ всего с пятьдесят, и утек. Июля в первый, кажись, день утек.