За семь лет жизни в Сибири Попов наслышался много подобных рассказов. Якутские тойоны постоянно совершали набеги на улусы соседних племен, а бывало – и на улусы своего же племени.

– Где ж твоя жена?

– В ту пору умерла жена тойона Бозеко. Моя Чимая ей служила. Ее и зарезали, чтоб схоронить с хозяйкой.

– Что ты! – воскликнул пораженный Попов, но тут же вспомнил, что он уже слышал о диком обычае хоронить ближайших рабов с их тойонами.

– Бокан должен служить тойону и после смерти, – спокойно пояснил Удима.

– Где твоя дочь?

Удима грустно повесил голову.

– Тойон Курсуй продал ее. Взял за нее двух кобыл.

– Давно ли ты ушел от Курсуя?

Удима снял рукавицу и пересчитал по пальцам.

– Пять зим, как ушел.

– Как ты убежал?

– Как? Ночью увел двух коней. В Якутский острог прискакал. У русских я и остался.

– А не требовал ли тебя тойон обратно?

– Где требовать! Курсуй сам должен был бежать. Заворовался! Повинен он в убийстве.

– Поймали его?

– Где там! Тайга велика.

– Как ты попал на Колыму?

– Как? Ушел я сперва на Индигирку. Соболей добывать. Пристал к покрученикам торгового человека Дубова. С ними и ушел. Там ограбил нас беглый казак Анкудинов. С голоду помирали. Потом пристал к охотникам, что на Колыму шли.

Попов разглядывал морщинистое лицо человека, чья судьба была столь изменчивой. Вдруг впереди послышались собачий лай и крики людей. Меж деревьями показались нарты.

Несказанно удивленные, Попов и Удима увидели средь кустов дюжину измученных собак. Высунув языки и скуля, они едва вытаскивали нарты из сугробов. Рядом с нартами бежал на лыжах долговязый человек с палкой в руке и пищалью за плечами. То и дело он помогал собакам и кричал высоким фальцетом:

– Ну! Рыбий глаз! Вперед! Паца! Паца![45] Чтоб вас громом разразило!

Долговязый был одет в рваную короткую кухлянку и меховые штаны. На поясе у него болтались топор и большой нож. Едва каюр[46] обернулся, Попов увидел рыжие космы волос, выбившиеся из-под рваной рысьей шапки, выпученные бесцветные глаза под рыжими бровями, длинный вздернутый нос, впалые щеки, открытый рот и редкую, словно выщипанную, бороденку.

– Сидорка! – весело окликнул Попов.

– Холмогорец! – не менее радостно отозвался Сидорка петушиным голосом. – Фомка! – закричал он, оборачиваясь назад. – Фомка! Федот Алексеич! Вот он!

Из-за лиственничной поросли на визжавших от нетерпения собаках вырвались вторые нарты. Рядом с ними бежал на лыжах коренастый старик, сивая борода которого метлой торчала в разные стороны. Глаза старика были едва видны из-под надвинутой лисьей шапки, а нос, имевший форму картофелины, поражал ярко-красным цветом.

– Федя! Неужто ты, мил-любезный человек! Вот уж нежданно-негаданно! – густым басом приветствовал старик Попова и обнял его словно родного.

Фома Семенов, по прозвищу Пермяк, и его неразлучный друг Сидор Емельянов Устюжан – известные на сибирских реках охотники. Полные имена этих скромных людей мало кто знал. Большинству промышленных и служилых людей они были известны как «Фомка с Сидоркой».

Попов впервые встретился с Фомкой и Сидоркой лет пять назад на Оленек-реке. Позже он видел их на Яне и на Индигирке.

Тем временем под крики охрипших охотников еще пять собачьих упряжек выбежали из-за кустов.

– Вперед! – закричал Попов, едва они остановились. – Зимовье близко!

Скоро все были в зимовье. Крики, приветствия, лай собак – все смешалось в нестройный веселый гомон. Прибытие двенадцати человек с Яны и Индигирки явилось большим событием.

Собак накормили и привязали. Попов пригласил Фомку с Сидоркой в свою избу и усадил их за стол. Колымчане с нетерпением ожидали, когда же гости насытятся и начнут рассказывать новости.