Второй взломщик проявил большую смекалку, сиганув в окно спальни.

– Кто здесь?! – крикнула Мисарра.

Факел, высоко поднятый над головой, осветил гостиную, разогнав тени по углам.

Девушка подбежала к Кердену.

– Что случилось? Только не говори, что ты напал на Рики.

– Сдался мне твой маниту, – отмахнулся бывший ткач, щурясь от яркого света.

– Ты видел его? Где он?

– Издох, надеюсь, но сейчас это неважно. Они приходили за мной.

– Где Рики? – не унималась она.

– Понятия не имею, – выпалил Керден.

Бледная, растрёпанная, в мешковатом дорожном плаще Мисарра походила на обезумевшую от горя мать, потерявшую новорождённого сына.

– Клянусь, я не трогал твою зверушку, – заверил он. – Маниту разбудил меня за пару минут до того, как в дом вломились воры.

– И ты решил расправиться с ним, пока меня нет?

– Да послушай же ты, – взмолился Керден. – Маниту сидел здесь. – Он указал пальцем на пирамиду из банок. – Потом обратился зверьком и исчез. Без моей помощи, – подчеркнул он. – Я не понимаю, эта тварь волнует тебя больше, чем воры?

Взломщики учинили знатный погром. Задняя дверь болталась на одной петле, сорванные занавески висели на раме клочком ткани. Банки раскатились по полу, осколки стекла хрустели под подошвами ботинок.

Мисарра вздохнула, сдержав подступившие слёзы.

– Это местные, – сказала она. – Я боялась, что они доберутся сюда раньше меня. Приехала ткач. Она подтвердила, что в деревне есть порченный. За пару часов до её прибытия старика Арта нашли пригвождённым к воротам соседского дома. Ткач сейчас там. Собирайся. Я отведу тебя к ней, и на сём наши пути разойдутся.

Керден не стал спорить. Быстро скидав вещи в сумку, он впервые за неделю вышел на улицу.

Дело шло к осени. На смену тёплым летним вечерам пришли затяжные сумерки и ночная прохлада. Густые туманы пробирались в леса, заползали в овраги, ледяным молоком растекались по полям.

Деревеньку, расположившуюся поодаль, обволакивало белое марево – настолько плотное и непроглядное, что огни ближайших домов сливались в тусклое размытое пятно. Единственным строением, сумевшим пробраться сквозь пелену, была башня местного храма. Его, как и многие другие, отстроили во время войны. Грань расползалась по материку и пожирала каждый источник света, до которого могла дотянуться. Деревни, сёла, целые города погружались во тьму. Опаснее всего было ночью, когда границы стирались, и фронт незримо смещался глубже в равнины. Тогда на крышах храмов впервые зажглись огни – знак, что жизнь не покинула поселение.

Снаружи дом деревенской целительницы выглядел не лучше, чем внутри. Перила на крыльце покосились, краска слезла, обнажив тёмное дерево. Плющ за лето взобрался по стенам, пышным кустом распустился на крыше. Теперь растение медленно засыхало, роняя листья на клумбы и опуская тонкие стебли в бочки с водой.

Приближающиеся голоса заглушили звон колокольчиков над дверью. К дому шли люди. Много людей. Керден не раз слышал крики жаждущей расправы толпы, видел, на что способны крестьяне, вооружённые топорами и вилами. Их не заботили причины бунта, им не нужна была справедливость. Когда народ желал крови, усмирить его гнев могла лишь сила. Сила, которой у Кердена больше не было.

– Проклятье, – сквозь зубы процедила Мисарра. – Не отставай.

Она бросила факел в бочку, сбежала по ступеням.

Огород за домом простирался до самого леса. В былые времена яблони хорошо плодоносили, ветви черёмухи и малины ломились под тяжестью ягод, кусты смородины клонили ветви к земле. Не то у хозяйки не нашлось времени, не то желания – к осени тропинки заросли сорняками, деревья одичали, принарядившись осенними красками куда раньше срока.