Вдруг в тишину врезается, картина.
Большой рояль, в обличье пантомима.
Мим веселит, играет, и поёт.
Шут глух, и нем, и всё наоборот.
1995г.
Болото
Жужжание назойливых стрекоз.
Болото, жабы, их анабиоз.
Мешает мне собраться с головою.
Понять себя, распушенную Зою.
Устало плещется не чистая вода.
Мы помним? Нет. Мы любим? Да.
Мешая поеданию стрекоз.
Болото, жабы, их анабиоз.
1996г.
«О»
Начнём, пожалуй, с буквы «О».
Через прозрачное окно, видна округа.
В лучах заманчивого круга,
не ощущается тепло.
Осло. Окно. Околесица.
Сжатая до минимума лестница.
Всеми перекладинами конструкции.
Тянется к небу, к звёздам.
1996г.
К часам, или прелюдия для часовой пружины
1.
На титульном листе, как и везде.
Нет ничего, и не грозит рассудок.
Так циферблат в ночное время суток.
Тайком переползает цифру сто.
Торопиться вернуться до рассвета.
В начало состояния, и лета.
С любовью, вспоминая про песок.
2.
Секунды-эмигранты убегают
за лесом, и за утренним трамваем.
Спешат, и попадут под колесо.
Часы, на полчаса опережая.
3.
Прелюдии для часовой пружины.
Скольженье, скрип, ужимки, и ужимы.
По своему играет, и поёт.
Для стрелки часовой свои канцоны.
Которая кокетливо, и сонно
от времени лениво отстаёт.
4.
Остановился маятник на взлёте.
Как грач зимою улетающий. К зевоте
Тянуло от усталости его.
Он с сожалением уставился в окно,
мечтая о свободе.
5.
Кукушка в этот день,
мол я устала, и вообще мне лень.
Кряхтела, каркала ссылаясь на ангину.
В итоге всё свалила на пружину.
1996г.
* * *
Улица нашего детства ровная, как линейка.
Переулки, дома-сантиметры.
Светофор через пару кварталов.
На подоконнике в клетке,
снова поёт канарейка.
Ощущая прохладу металла.
Ночью сосед напротив
ищет волну, ловит голос Америки.
Съест бутерброд, чай подогреет.
Только в ответ в приёмнике.
Мольбы Эвридики, ищущей своего Орфея.
Снова шаги по улице,
волшебный фонарь мелькает.
Звёзды прячутся за полумесяцем,
астрологию напоминая.
Маленькие дома, дворики.
Калитка с номером «восемь».
Ставни недавно окрашены,
в цвет прошлогодней осени.
Старенький том Алигьери,
на дамском столике в гостиной.
Как жаль погибла Беатриче.
О, как глаза её горели.
А для кого-то просто Мери.
Полупрозрачная нимфетка,
с манящим запахом «Шанеля».
Со взглядом птичьего полёта.
Как жаль погибла Беатриче.
Растаял снег, смещался быстро с грязью.
Химическая формула (несложно),
туман плюс две метели. Осторожно
двадцатый век кривляется, и дразнит.
Неопытный, не смелый двадцать первый.
1996г.
Глава вторая
1997—2000 годы
В момент путешествия
Выходя из дома, сперва посмотри направо.
Подмигни полицейскому, сделай вид, что идёшь к причалу.
Слева задумчиво разлеглась Варшава,
брошенная на берег Вислы, как сапог капрала.
Открывая книгу, старого немца, ныне историка.
По слогам читаешь слова, видишь воочию.
Что, немецкая философия, впрочем, как и её риторика.
Значительно превосходит машинопись, с её многоточиями.
Проходя по улице, оборачивайся, в поисках резидента.
Не обнаружив его, выдыхаешь остатки пара.
В воздухе катастрофа, и свидетель тому дым, и лента.
Оглушительно падает вниз, как осколок воздушного шара.
Не смотри на луну, не то начнёшь понимать, что её надкусили.
Птицы болтают по-польски, о мировой политике.
Окна вдыхают воздух, с тоской, и тревогой, или
нападают на проходящих, с весомой критикой.
Не прикасайся к чужим вещам, особенно к женским пудрам.
Можешь оставить след, и тебя примут за вора.
Если в галошах осенью, можешь считать себя мудрым.
Само собой разумеется, (тавтология) есть признак спора.
Не пытайся заговорить, на родном языке с прохожим.
Наверняка останешься не понятым, не смотря на славянское происхождение.
Истина, только тогда, приобретает значение, когда её смысл ожил.