Курс семинарии назначался в восемь лет. Учителей рекомендовалось принимать «со строгим разбором», обучение должно было строиться по определенной методике. «Первая обязанность учителя – выслушать урок, потом толковать правила науки, которой обучает, с изъяснением примеров на всякую регулу, причем спрашивать учеников, все ли поняли; назначать в низших классах переводные экзерции, а в высших – пристойные сочинения в присутствии учителя, которые учитель должен потом разобрать по регулам; всякую субботу делать ученикам краткое повторение правил, которые в неделю толкованы, да и о том спросить, что читали ученики; при изучении языков наблюдать, чтобы семинаристы говорили на них»[38].
Дозволялись и свои методы обучения, но с обязательным предварительным извещением о них префекта. Проект требовал от учителей не только следить за учебными успехами подопечных, но и быть воспитателями духовного юношества, посещать их в жилищах, бывать вместе в церкви и во всем подавать пример. Образ жизни рекомендовалось разнообразить подвижными играми, музыкой и пением; разрешалось раз в два года быть в семинарии комедиям назидательным, «приобучающим семинариста к честной смелости и вежливости».
Наказания за провинности не должны были быть жестокими, изгонялись наказания батогами и розгами, следовало обращаться более к чувству чести и стыду. Самыми чувствительными наказаниями признавались: «…обувание провинившегося в лапти или замаранный кафтан, назначение ему прислуживать на кухне, подавать блюда за столом, чистить обувь и платье, лишение на день или на два пищи, угрозы телесным наказанием, исключением из семинарии и отдачею в солдаты» [39].
Хотя проект остался неутвержденным и не был приведен в исполнение в целом виде, многие идеи его использовались затем в практике школьной жизни.
Звание учителя «мало привлекало к себе талантливых людей, которые могли иметь иной кусок хлеба, более сытный и за менее тяжелый труд»[40]. Учительское жалование оставалось ничтожным, за бедностью наставники получали от учеников и их отцов копеечные подарки деньгами и натурой при поступлении учеников в тот или другой класс либо при явках после отпусков. Каждый учитель начинал преподавание с низшего класса, а затем постепенно его переводили в классы высшие, поэтому на наставничество смотрели, как на служебную лестницу, с которой связаны оклады и прочие преимущества. Учитель вынужден был все учебные часы ежедневно проводить в классах «в невыносимых трудах», обучая юношество разнообразным наукам и языкам, которые ему и самому мудрено было освоить по недостатку времени. К преподаванию в низших классах приглашались местные семинаристы, даже не окончившие курс. Учителей «бельцов» считали ненадежными из-за их материальной необеспеченности. Так, митрополит Платон писал преосвященному Амвросию в 1808 г.: «Надобно разрешить пострижение желающих ученых постричься, ибо бельцы не надежны. Год или много два пробудут и просятся вон; они только в надежде лучшаго места в учители желают. А монашествующие надежнее»[41]. Однако и ученое монашество, мечтая о высших постах церковной службы, рассматривало учительство в духовных школах как недолгий этап в своей жизни. «Штатное жалование по учебной службе и жизнь вне монастырей при школах сами по себе освобождали их от всяких требований монашеского общежития; кроме того, в 1766 г. был издан особый указ, подтверждавшийся потом несколько раз, которым (в отмену прежних указов) за монашествующими властями или, что почти одно и то же, за монахами из ученых признавалось право духовных завещаний, т. е. утверждалось право частной собственности. Так создался совершенно особый привилегированный класс монашества, нечто вроде особого ордена, для которого общие монашеские обеты составляли только внешнюю форму, а главное, существенное, заключалось в его специальном ученом и административном назначении…»