, слишком много в эго, мало усилий ради «самости», слишком много ради селфи. Ничего общего с щедрым нарциссизмом некоторых нарциссов, так хорошо описанным в посвящении одного поэта другому – в стихотворении Витторио Серени об Умберто Саба:

Все время о себе он говорил, но никого
я не встречал, кто, говоря о себе,
и у других прося при этом жизни,
ее в такой же, даже в большей мере
давал бы собеседникам[3].

Нарциссизм заставляет нас избавляться от вопросов, на которые нам не хочется отвечать. Сто́ю ли я чего-то? Насколько важна для меня оценка других? Нужно ли мне ощущать себя важным? Очень ли я завистлив? Использую ли я других в своих целях? Презираю ли их, обольщаю их, боюсь их? Служит ли мой альтруизм моей самооценке? С детства воюя с этими вопросами, беззастенчиво и с нежностью подменяя их любящим взглядом, который (не) знает нас, мы рискуем, повзрослев, стать грандиозными нарциссами, высокомерными и лишенными эмпатии. А также рискуем стать нарциссами робкими, боящимися осуждения, уязвимыми для критики, стыдящимися того, кто мы, завидующими тому, чего у нас нет.

Чтобы рассказать об архипелаге нарциссизма, я собрал множество материалов: образы из мифов, кино и литературы; попытки психоанализа объяснить, как и почему становятся нарциссами; коварное разнообразие проявлений диагноза, которое одновременно привлекает и отталкивает клиницистов; истории из криминальной хроники. Также я уделил внимание биологии темперамента и вкладу нейробиологии в понимание нарциссической личности.

Путешествовать по целому нарциссическому архипелагу лучше всего под «Парусом»[4]. Чтобы бороздить коварное море самооценки, я направил свой психологический секстант на два созвездия – классическое и клиническое. Во время моего путешествия мне иногда казалось, что я вхожу в мифическое измерение повествования на языке символов, доступном всем. Именно поэтому я решил начать свой рассказ с Овидия, чтобы потом перейти к современным мифам психиатрии и психоанализа. Текст, который вам предстоит прочесть, разделен на две части: «Мифическая история» и «Клиническая история». Они отражаются друг в друге, и, я надеюсь, отражаются не нарциссически, а диалогически, и в этом диалоге каждая сохраняет свой голос.

Я не могу отправиться в путь, не открыв томика стихов, поэтому взял в руки книгу Рильке и наткнулся на стихотворение о зеркалах, то есть непосредственном истоке разговора о нарциссизме:

Зеркала! Никто еще
не описал
вашей сути в своем бытие. <…>
Иногда
вас наполняют картины —
кажется, некие образы входят в вас смело,
других
вы отсылаете прочь боязливо[5].

Последние строки этого стихотворения кажутся наполненными спокойствием и не лишенными загадки, за ними видится итог размышлений того, кто лично сражался с нарциссизмом:

Но красота остается,
Пока
по Ту Сторону в цельные щеки
вдруг не ворвется
чистый свободный Нарцисс[6].

Счастливого плавания!

Архипелаг нарциссизма

И еще более глубокий смысл заключен в повести о Нарциссе, который, будучи не в силах уловить мучительный, смутный образ, увиденный им в водоеме, бросился в воду и утонул. Но ведь и сами мы видим тот же образ во всех реках и океанах. Это – образ непостижимого фантома жизни; и здесь – вся разгадка[7].

Герман Мелвилл, «Моби Дик, или Белый кит»

Примечание автора: в книге я использую мужской род («пациент», «взрослый», «психотерапевт» и т. д.) не для укрепления сексизма в языке, а из соображений удобства (чтобы не перегружать текст упоминанием лиц обоих полов: «пациент или пациентка», «взрослый или взрослая» и т. д.) и соблюдения правил итальянского языка, актуальных на сегодняшний день