Неуверенность, страх, зависть, гнев, стыд, точно дикие звери, постоянно нападают на нарциссов; они живут в непрерывном сравнении себя с другими. Некоторые из них безнадежно смотрят на остальных снизу вверх, другие – презрительно взирают сверху вниз, третьи мучительно раскачиваются между этими состояниями, как на качелях. Сила давления нарциссизма на нашу личность зависит от исследуемых, но не в полной мере известных условий: семейной истории, образования, полученного воспитания, родительских ожиданий, конфликтов с братьями и сестрами, а также от непостижимого взаимодействия генетической предрасположенности, нейронных цепей, жизненного опыта.

Вслед за удачной формулой Кристофера Лэша, в конце семидесятых создавшего концепцию «нарциссической культуры», мы склонны приписывать обществу и его виртуальным разработкам значительную часть ответственности за нашу растущую нарциссизацию. Ее причины мы видим в ослаблении связей и солидарности между людьми, определенном поощрении культа я, проявляющемся в одержимости собственной уникальностью, финансовым успехом, пластической хирургией. Нарциссизм (в полном соответствии со своей миссией) привлек внимание средств массовой информации. И уже давно проник в политику. Мы живем в эпоху, способствующую развитию представления о собственной хрупкости, которое приводит к страху перед длительными отношениями, ужасу перед старением и обманом, бегству от своей уязвимости, поиску оценки, которую легко получить (лайки), и постоянному самопоказу (селфи). В целом повышение самооценки и желание внимания – это неплохо. Проблема лишь в том (и именно здесь проходит водораздел между умеренным нарциссизмом амбиций и самоуверенности и обжигающим нарциссизмом грандиозности и бесчувственности), ищутся ли они вместе с другими или в ущерб им.

От удара пандемии Covid-19 нарциссическое зеркало нашего психологического и социального благополучия треснуло. Большая часть населения продемонстрировала взрослую реакцию и способность адаптироваться к объективно сложной ситуации. Но были и проблемные реакции, и они, кажется, исходили из самых показательных составляющих нарциссизма: защиты всемогуществом и отрицанием («Я не заболею ковидом, следовательно, ковида не существует») и защиты депрессивным отступлением и фобией («Ковид не пощадит никого», «Как можно выходить из дома?», «Держитесь от меня подальше!»).

Число людей с патологическим нарциссизмом растет? Если верить желтой прессе и криминальной хронике, может показаться, что так и есть. Но будьте внимательны: любое расстройство личности описывается по биопсихосоциальной модели, и «социальное» в ней всего лишь треть. Остаются темперамент и семейные отношения, текущие и прошлые. Жизни не так-то просто заставить нас преодолеть порог, отделяющий обычный нарциссизм повседневной жизни от злокачественного нарциссизма, который отравляет рабочую среду, личные отношения, политическую жизнь.

Хотя эгоцентрик по определению ставит в центр внимания собственное я, это я (да простит меня Гадда) не всегда настолько сосредоточено на самом себе. В психоаналитической традиции Я (будь оно написано прописной или строчной) рассматривается как функция, регулирующая отношения между внутренним и внешним, желанием и реальностью, законом и импульсом. Можно сказать, что это я – управляющий домом. Домом, который, в силу сложности его устройства, мы можем назвать другим словом, вошедшим в историю психоанализа, – «Самость». Монотеисты психоанализа пишут его с прописной буквы и употребляют только в единственном числе. Я политеист и обычно (за исключением случаев, когда имею в виду понятие грандиозной «Самости», которое имеет определенные корни в психоанализе) предпочитаю писать это слово со строчной буквы и часто употребляю во множественном числе. «Самости» – это мы, ведущие переговоры с самими собой и гарантирующие себе (с большим или меньшим успехом) непрерывность существования. Это подлинное, но гибкое сердце, способное адаптироваться, не теряя своей самобытности. Если бы меня попросили сформулировать одну из сегодняшних проблем, я бы сказал так: мало веры в