На вопросы он отвечал не с первого раза. Чтобы втянуть его в диалог, требовались усилия. Единственным, с кем он охотно беседовал, был другой участник группы – Родион Просов. Он сразу взял над парнем братскую опеку и играл роль посредника в общении с учеными. Это был скромный юноша. Его глаза, спрятанные за толстыми линзами очков, избегали взгляда собеседника. Когда он нервничал, то теребил волосы на висках, отчего у него был взъерошенный, неряшливый вид. Растянутый свитер из грубой шерсти висел на нем мешком. Просов постоянно одергивал длинные рукава, закрывавшие ладони. Эта привычка настолько в нем укоренилась, что какая бы одежда на нем ни была – он все время повторял это движение.

Из женщин Андрееву особенно запомнилась и полюбилась Лидия Ивановна. Она была самой старшей в группе. Потеряв единственного сына в пятьдесят лет, она неожиданно обрела дар ясновидения. Лидия Ивановна уверяла, что это покойный ее направляет и подсказывает ей. Так во время отборочных испытаний она и отвечала на вопросы: «Как говорит мой горячо любимый сын…» И поразительно – она почти не ошибалась. Однако никто ей не верил. Как убеждал Зябликов, уникальные способности всегда граничат с какой-либо болезнью.

Началась работа над экспериментами. Андреев теперь пропадал в лаборатории с утра до вечера. В его обязанности входило фиксировать результаты – в общем, все, что скажет Зябликов, а он говорил скудно, но по делу.

– Записывай, Андреев, эксперимент номер один «Выявление уникальных способностей».

– Разве мы их выявили?

– Андреев, ну что ты? Это огромная работа. Все не так просто. Иди за первым испытуемым.

Андреев не смог ничего возразить. Зябликов умел убеждать, и звание «профессор», вне зависимости от его аргументов, добавляло его словам весомости.

Андреев вышел из лаборатории и вернулся с пожилым мужчиной, сморщенным, как залежалый чернослив. Звали его Петр Афанасьевич Кобылкин. Лицо его было располагающим, честным. Такому, как он, даже Остап Бендер доверил бы ключи от квартиры, где деньги лежат. О тяжелой жизни Кобылкина свидетельствовал горб, который, подобно монаршей особе, восседал на нем по-хозяйски уверенно. Глаза были большими, влажными и слегка мутноватыми, поэтому определить, какого они цвета, было трудно. Видел он плохо, поэтому вошел в лабораторию робко, опасаясь ненароком споткнуться и предстать перед уважаемым профессором в нелепом виде. Зябликов сделал жест рукой. Кобылкин тяжело опустился на твердый стул.

– Так рад новой встрече с вами! – светился он от радости, что еще может быть кому-то полезен.

– Петр Афанасьевич, сейчас я положу перед вами запечатанный конверт с письмом, а вы попробуете сказать, что там написано.

Кобылкин напрягся, на несколько секунд вытянулся, как мог, расправил спину и стал водить над конвертом руками, попеременно выставляя вперед то левую, то правую ладонь. На это действо Андреев смотрел завороженно.

«Записывай», – шепнул ему Зябликов.

– Тут написано: «Наша экспериментальная группа следует заветам Ильича, поэтому принесет только пользу. Мы трудимся на благо Отечества и наших граждан. Я рад быть причастным к этому», – бегло произнес Кобылкин.

– Вскрывайте конверт, Андреев, – шепнул Зябликов.

Руки Андреева дрожали от волнения. Было в том, что происходило, нечто пугающее, как будто приоткрывалась завеса неведомого мира. А когда Андреев взглянул на белоснежный лист бумаги, то и сам побелел.

– Петр Афанасьевич сказал все верно, слово в слово.

– Очень хорошо, – Зябликов, как ребенок, захлопал в ладоши. – Кожное зрение.

– Я так газеты читаю, – с гордостью сказал Кобылкин. – «Правду», «Известия». Думал, что зрение у меня еще ничего. А вон оно что оказывается! Кожное… Никогда о таком не слышал. Спасибо, профессор. Буду знать.