Интересно было часами смотреть на эти узоры зимней природы, сотворённые таинственной и занятной прихотью морозного снега и воды. К зиме всё лишнее в доме сносили в кладовку в прихожей, где в ящиках на сене дозревали поздние сорта груш и дуль. Но и там становилось ночевать все холоднее и холоднее – в конце октября мы совсем перебирались спать в комнаты дома.

Порою эта кладовка становилась настоящим прибежищем, потому что в доме красили полы и зайти в комнаты было невозможно. Перед покраской выносили почти всё, что можно было вынести, и потом в нескольких местах настилали доски, чтобы они по возможности не касались краски, и ходили по ним лишь когда было очень нужно. Осень становилась пронзительнее и холоднее. По утрам под ногами похрустывал первый тонкий ледок в мелких лужицах, На потемневших от непогоды ветвях яблонь и груш в саду ещё дрожали последние необлетевшие листья. Приступала ноябрьская студёная пора с её порывистыми ледяными ветрами, снежной порошей и звонкой голубизной неба в яркие солнечные дни.

Ноябрьский праздник революции мы отмечали с приподнятым настроением – мама в эти два дня баловала нас разными пирожка-ми и печеньем, на которые она была славная мастерица Взрослые устраивали праздничный стол, обычно выставляли винегреты, бывало жареное мясо, картошка с подливкой. Угощения даже тогда были не очень обильными – особенно шикарно и не кутили. А мы, дети, уходили в город смотреть на демонстрацию и парад войск на главной улице города – не сумевшие попасть на трибуны площади Ленина, наслаждались видом солдат и техники, проходивших торжественным маршем под звуки музыки и рассказы ведущего диктора.

В год, когда я учился в седьмом классе, отцу повезло – ему выдали гостевой билет на трибуны ноябрьского парада, но взял он, как всегда, с собой Сашку, и пошел на праздник. А мы с братом Василём пошли смотреть парад, но не на площади – нас туда не пускали, а на боковую улицу, по которой войска шли с парада. Они проходили мимо народа, запрудившего обе стороны улицы и получалось, что солдаты сливались толпой и потом, утомлённые парадной ходьбой, рассаживались по ожидавшим их грузовикам.

В этом людском коридоре я их и поджидал. Гулкий печатный шаг сотрясал мостовую, лица солдат были напряжены, пока офицер не командовал вольно и они переходили на спокойную ходьбу. Они шли они от меня так близко, что до моего обоняния доходил дух армейской казармы, хорошо смазанного снаряжения и иногда мне казалось, что я нахожусь среди них. Однако, интереснее всего мне было возле пушек в парке «Динамо», которые давали праздничный салют холостыми залпами.

Часа за два до парада я среди других мальчишек уже крутился возле батареи 122-мм гаубиц, которые были выстроены по ранжиру на одной из аллей «динамовского» парка. Стволы грозных пушек были направлены вверх, а солдаты умело сновали вокруг, расставляли холостые заряды, готовя орудия к выстрелам. Один из присутствовавших офицеров, по-видимому командир, стоял немного подальше на пустых ящиках из под снарядов и внимательно слушал слова команд, доносившиеся из походной рации. В руке, опущенной вниз, трепетал ярко-алый флажок, готовый взметнуться по первому его слову.

Время подходило к началу парада, все зрители зашевелились, командир батареи поднял флажок и, подождав секунду, резко опустил его. Блеснуло яркое пламя. Сильный грохочущий всплеск выстрела моментально заложил мне уши, а в нос хлынула удушливая волна пороховых газов. Я не знал за кем мне наблюдать: то ли за командиром, сигналившим флажком, то ли за солдатом ближайшей ко мне пушки – все было интересно до невозможности. Это был замковый. Полуобернувшись, он внимательно смотрел на командира, стараясь не пропустить тот миг, когда нужно дернуть за шнур, который издалека казался мне кожаной колбаской, потому что был одет в кожаный чехол.