– Да наверняка нет. Может, нас проглючило?

– Обеих?

– А Эрин и Леви видели? – Я поворачиваюсь в их сторону, но они поглощены своими жуткими тодесами. – Харпер? – лепечу я почти в отчаянии, но она где-то в противоположном конце катка пытается выполнить риттбергер[4] на одной ноге, вместо того чтобы – как это обычно бывает – приземлиться неловким оленёнком на обе.

– Это был тройной лутц, Гвен! – Пейсли продолжает размахивать руками. – Боже мой, боже мой, это же…

– С ума сойти, ты видела, что я сделала? Как у меня получилось? Руки были как-то…

– Абсолютно нет, они были в своём обычном положении, думаю, дело в большем размахе ноги, потому что при постановке ты…

– … сильнее замахнулась, да, я почувствовала. Круто, Пейсли! Думаю, я врубилась. Надо попробовать ещё.

Я разворачиваюсь, еду спиной вперёд, собираясь разогнаться, как вдруг Пейсли касается моего запястья. Коньки скрипят по снегу, и я, описывая полумесяц, приближаюсь к ней.

– Подожди, Гвен. – Пейсли кладёт руки на мои плечи и смотрит в глаза. – Где твой отец?

Вот он, вопрос вопросов. Привет, реальность, как здорово с тобой встретиться! Да ещё так скоро.

– Без понятия. Почему спрашиваешь?

Как глупо! Боже, как глупо! Конечно же, я в курсе, чем вызван её интерес. Но когда ведут себя как ни в чём не бывало, как будто ничего не произошло, хотя на самом деле произошло, тогда человек отвечает невпопад просто чтобы соответствовать. Моменту. Этой жизни. Себе самому. Другим. Больше, конечно, другим.

Пейсли моргает.

– Эм, потому что он твой тренер и уже больше недели не появляется на катке?

– Он болен, – уклончиво отзываюсь, тем самым вызвав недоверчивый взгляд подруги.

– В случае его болезни у нас будет заменяющий тренер.

Я вздыхаю.

– Ты выучила эти идиотские правила наизусть, правильно я понимаю?

– Да. Но помимо этого все и так знают, что нам полагается тренер на замену. Поэтому в чём дело?

Встретившись с подругой взглядом, я медлю. Её огромные голубые глаза как всегда широко распахнуты. Кажется, я слышу, что они говорят, и это безумие, ведь глаза не разговаривают. Но только не у Пейсли. Она смотрит на кого-нибудь молча, а он думает: «Ого, надо же, как она кричит, круто». Пейс это умеет. Своим очарованием она напоминает плюшевого мишку. И теперь, когда она стоит напротив и не сводит с меня этот свой искренний и словно бы говорящий взгляд, возникает ощущение, будто меня хочет обнять Винни-Пух. В основном так и случалось, поскольку никто, честно говоря, не способен отказать жёлтому мишке с горшочком мёда. Ни один человек.

В итоге я сдаюсь. Открываю рот, чтобы ответить, как вдруг по помещению прокатывается голос Полины. Он холоднее, чем воздух вокруг, и такой решительный, что от него едва не начинает трескаться лёд.

– Пейсли Харрис, если мне захочется пустой болтовни, я посмотрю «Холостяка» по телевизору! Давай работать, я тебя тут не без дела стоять учу.

– Она знает «Холостяка»? Я в шоке.

Мы подъезжаем. Наши коньки царапают поверхность, и откуда-то доносится отборная ругань Харпер, перед тем как та ударяет по бортику.

– Я бы легко могла представить, что Полина сидит на жёстком стуле в тёмном углу у себя дома в ожидании нового дня, чтобы начать тобой командовать.

– Она загадка, – бормочет Пейсли, чисто исполнив тройной лутц и приземлившись рядом со мной. Острая боль пронзает меня, и я сразу же понимаю, откуда она взялась. Это ревность. – Не удивлюсь, если по выходным она зажигает на каких-нибудь рейвах.

– В твоих устах это слово звучит так порочно.

– Это рейвы порочны, – хмыкает Пейсли, а потом одними губами произносит «поговорим позже» и исчезает в другом направлении.