– Ну конечно. И к рубашке они подходят. Спасибо, Джорджи.

– Джорджи, – повторяет она растроганным тоном и кладёт руку на грудь. Яркий свет отражается от её золотых колец. – Ты меня ещё никогда так не называл.

– Да ничего такого, – бормочу я, обуваясь. Кожа туфли ощущается на ноге как холодная рыба. – Всего лишь уменьшительная форма.

Она всё ещё смотрит на меня как на одного из трёх волхвов с мешком подарков за спиной. Потом разворачивается, а когда выходит из моей спальни и спускается по впечатляющей лестнице из мрамора и дерева, я слышу, как говорит:

– Тимоти, он назвал меня Джорджи. Джорджи!

Да, Джорджия Аддингтон в курсе, что мне двадцать два года. И да, при этом она всё равно обращается со мной, как с младенцем, который учится ходить, произносить первые слова или наваливает полный подгузник. Задевает ли это меня? Блин, ни капельки. Я как голодный щенок, который бежит за ней, роняя слюни, в надежде получить новую вкусняшку. В данном случае вкусняшки – это её внимание. Может, нормальные люди способны обойтись без этого, но я ненормальный. Пусть и похож на шкаф, ведь задохлику в Бронксе приходится тяжко, а мои сумрачные эмоции увековечены в виде татуировок на теле – отчасти потому что мне это нравилось, отчасти потому что иначе ты не будешь своим, но внутри я мягкий, хрупкий и нежный. Я выгляжу взрослым, но чувствую себя ребёнком, который каждый день плачет и часами зовёт маму, но не получает ответа. Конечно, она не придёт, ведь, представьте себе, мамы у него нет. Зато есть Джорджия, которая мне её заменит. И ребёнок внутри меня плачет снова, но на сей раз от радости.

Когда я спускаюсь в гостиную, три стены которой остеклены и открывают вид на заснеженную горную цепь, Тимоти одаривает меня одобрительным взглядом. А после коротко кивает, и на тонких губах появляется лёгкая улыбка, как будто он собирается сказать нечто вроде «супер, сынок, Нобелевскую премию ты заслужил». Наверняка всё дело в туфлях.

Джорджия стоит перед громадным U-образным диваном, который тянется практически вдоль всего помещения. В гранитной стене напротив – камин, но не из кирпича, как у меня в комнате, а помещённый в какую-то причудливую 3D-оптику, которая создаёт впечатление, будто огонь находится в проёме в глубине кладки. Это вроде оптического обмана – именно то, что обожают Аддингтоны. Немного экстравагантно, немного странно, и определённо по-дизайнерски.

На внедорожнике марки «Дартс Промбронь», который выглядит как чёрный танк, мы направляемся через горы в центр. Думаю, для простого смертного иметь такую машину нереально. Вряд ли где-нибудь услышишь: «Эй, когда-нибудь у меня будет столько бабла, что я смогу позволить себе Дартс Промбронь, клянусь». Простаки просто повторяют то, что слышали от других плебеев: «Порше», «Мерседес», «Бентли». Ну а это совсем другой уровень.

Мы добираемся до конца нагорья. Тимоти включает поворотник и въезжает в этот маленький городок Санта-Клауса. Хотя я живу здесь уже две недели, до сих пор почти не бывал в центре. Большую часть времени я пробирался через снег в горах, пока не промокал до такой степени, что требовалось два часа в горячей воде, чтобы снова разморозить мои замёрзшие вены. Джорджия открыла на моё имя кредитную карту «Американ экспресс», чтобы я мог получить доступ к семейному счёту, и заявила, что мне следует изучить район бутиков. Я твёрдо решил прогуляться по городу, а затем вернуться домой с одеждой, в которой буду чувствовать себя комфортно. Чтобы ещё немного побыть собой.

Мягкое сидение цвета «дуб честерфилд» издает лёгкий скрип, когда я меняю положение, чтобы придвинуться к окну. Сначала я думаю, что светлячкам стало комфортно в Аспене, пока не понимаю, что это тёплые огни фонарей, золотые лучи которых просвечивают сквозь сильный снегопад. Сейчас только октябрь, но здесь снег идёт почти круглый год. Ярко сияют обёрнутые гирляндами голые стволы деревьев. Мы проезжаем мимо освещённой площади с высокой колокольней, поворачиваем у углового здания с неоновой вывеской, на которой красочными буквами написано «Закусочная у Кейт». Но буква «K» не горит, так что осталось «Закусочная у ейт».