– Да, я готов.

Я поднимаюсь с пола и тащусь в гардеробную. Прикреплённые к стенам рейлы едва не скрипят под тяжестью дизайнерских рубашек, дорогих фирменных свитеров, курток и брюк. На полу рядами стоит обувь всех видов: панама-джеки, тимберленды, летние туфли «Шанель», мокасины «Гуччи». И пусть они классные, но эти вылизанные дизайнерские штучки теперь внушают мне только страх. Любой, кто хоть чуточку внимателен, заметит, что здесь происходит. Стоит только заглянуть в мой просторный платяной шкаф, как станет понятно, что я более не личность, а чихуахуа Аддингтонов, на которого они забавы ради надевают новенькие роскошные вещички.

Вся проблема в том, что вообще-то я питбуль.

– О, надень-ка вот эту! – говорит Джорджия, которая, оказывается, шла следом за мной. Яркий свет играет на смуглой коже, когда она радостно снимает с плечиков чёрную рубашку, буквально усыпанную белыми буквами.

Беру её и натягиваю, натужно улыбаясь, поскольку испытываю ужасающую неловкость. У меня такое чувство, будто я отбираю пищу у бедняков. Или предаю своих знакомых. Своих старых знакомых.

У Джорджии улыбка до ушей после того, как я застёгиваю рубашку. Она проводит ладонью, разглаживая воображаемые складки, а потом кладёт её на мою щёку и большим пальцем гладит мою выступающую скулу.

– Я горжусь тобой, Оскар. Ты прекрасно впишешься. А эта рубашка как будто для тебя сшита.

Пусть это и комплимент, но у меня он вызывает тошноту. Это уже не я. Чувствую себя так, словно с моей груди содрали кусок. И всё же я улыбаюсь, поскольку не представляю, как ещё должен себя вести. Не говорить же женщине, которая забрала меня с улиц Бронкса, чтобы обеспечить мне сытую жизнь, что я выгляжу как разряженный для утренника ребёнок. Насколько неблагодарным выглядел бы подобный поступок? Я очень надеюсь, что это всего лишь вопрос времени и мне удастся свыкнуться с такой жизнью. Ясное дело, мне не по себе. И конечно, я чувствую себя не в своей тарелке. А как ещё я должен себя чувствовать, если раньше не видел ничего кроме грязных спортивок, мятых худи и драных кроссовок?

Это пройдёт. Когда-нибудь моё разбитое сердце придёт в норму и застучит по-новому. Человек привыкает ко всему. Нужно просто делать как все. Считать происходящее нормальным. Тогда всё получится.

– Обувь? – спрашиваю я, неловко улыбаясь и не делая попыток выбрать самостоятельно.

В итоге Джорджия всё равно снисходительно покачает головой и укажет на другую пару. Надеюсь только, что снег за окном удержит её от выбора туфель а-ля Майкл Джексон. Пожалуйста, всё что угодно, только не это…

– Сюда прекрасно пойдут туфли, как считаешь?

Ага. Замечательно. Нельзя и представить более удачный выбор.

Сжав губы, я беру у неё туфли «Гуччи».

– Не прохладно для такой обуви?

– Ерунда. – Джорджия весело прищёлкивает языком и машет рукой. – Мы на машине и подъедем к самому сараю. Оскар, речь о твоём появлении, ты помнишь?

Моё появление в сарае. В сарае. Мне нужно войти в какой-то хлев в туфлях за грёбаную тысячу долларов просто для того, чтобы люди увидели, кем я не являюсь, и подумали, что я именно такой. Аллилуйя. Я делаю пару глубоких вдохов, намереваясь объяснить, почему не хочу этого, но замечаю блестящий взгляд Джорджии. Вижу гордость, с которой она меня рассматривает. Моё сердце разрывается от ощущения дежавю. Не в полном смысле, конечно, поскольку воссоздаются воспоминания лишь о снах, где я видел семью, но всё же. Всю свою жизнь я хотел, чтобы меня воспринимали таким образом. Всю жизнь я мечтал быть сыном, которым гордятся родители. И если для этого мне нужно всего лишь нацепить туфли – невелика потеря.