— Это она к нему клинья подбивает, мась. Она…

Попытки Томы защитить передо мной моего же мужа откровенно бесят. Хочется сказать: прекрати. Дай мне собраться и осознать, что вообще происходит.

Но я молчу и делаю вид, что никакой проблемы.

Мы с Томой дождались конца матча. Я вдоволь изучила свою… М-м-м… Получается, конкурентку?

Поборола первое желание развернуться и уйти. Я не впала в истерику, но душа во мне тихонечко разочек умерла.

Я не верю в то, что есть какие-то особенные браки, уровень доверия в которых перерастает среднечеловеческое понимание его ценности, кроющейся в эксклюзивности того, что вы получается только друг с другом и друг от друга. Мы с Пашкой ни черта не просветленные. Для нас измена – это измена. И мы о таком не договаривались.

Улыбка, отправленная массажистке – это не повод для разрыва, но мне стало страшно. И мне стало гадко от такой возможности.

На людях я у Паши ничего не спросила. Только вела себя, как нервная собственница. Даже самой противно.

Сначала притянула к себе, целовала на глазах у той, потом оттолкнула, разозлившись. Огрызалась. Расстреливала взглядом. Снова ластилась.

Он, наверное, ничего не понял.

Но мне и не нужно. Я хотела, чтобы та поняла.

И это ужасно. Первое, что я бросилась отстаивать, — это собственное эго, а не наши с Пашкой отношения.

Хотя это всё, с какой стороны ни посмотри, было глупо. Она ведь не дура. Прекрасно знает, что он не свободен. Знает, а всё равно чего-то от него хочет.

Или уже имеет.

Мне больно вспоминать, что во взгляде Паши я увидела искреннюю радость и ноль стыда. Он так хорошо играет? Или это я так плохо его читаю? Давно? Всегда?

Сжимаю руль сильнее, чувствую, как жутко печет в груди. Мне кажется, я стою за шаг до падения в пропасть. Я же сама этого хотела, да? Я же сама заговорила о разводе. Я же сама допустила, что без него лучше будет мне. Тогда почему сейчас так страшно? Может она — моя союзница?

Думаю об этом и к горлу подкатывает.

— Она так со всеми или только за Пашку болеет, не знаешь? — Задаю Томе вопрос, пытаясь изо всех сил сохранить самообладание. Понятия не имею, как получается. Да и к черту.

Убивает ответный взгляд. В нем сожаление. Уже не смешно, да, Том? Мне, блять, тоже.

— Я знаю только со слов Артурки. Он сказал, что девчонка с детства в твоего влюблена. Она ещё и…

— Ладно. Давай потом…

Натянуто улыбаюсь и возвращаюсь к дороге. Не хочу сейчас слушать, что там ещё и. Мне бы это переварить. В жизни Паши уже довольно долго существует влюбленная в него девка. Они, как минимум, на стадии улыбочек, бесед о жизни во время массажей. Что еще? Вино вместе пьют? На луну смотрят? Трахаются?

Я завожу Тамару домой. Выходя из машины, она снова пытается за что-то извиниться и в чем-то посочувствовать, я же просто не могу реагировать адекватно.

Перед ней делаю вид, что всё ок. Перед собой, что всё вообще заебись. Как сумасшедшая включаюсь в работу.

Гоняю по городу, снимаю синтетически счастливые сторисы, даже Пашку тэгаю и пишу, что виделись несколько часов назад, а уже снова скучаю. Делаю это не для себя и не для него. Для той. Господи, какой кошмар.

Знаете, что такое лицемерие? Это когда изнутри тебя сжирают сомнения, а ты всё равно выставляешь видео поглаживающей твое колено руки мужа, дальше — как проезжаешься носом по его колючей щеке, как целуешь в подбородок и бросаешь счастливый взгляд в камеру. Потому что уже анонсировала, что едешь делать ему сюрприз.

Попав ночью домой, не могу угомониться и заснуть. Пенная ванна ни черта не расслабляет. После неё лежу в одинокой супружеской постели и смотрю в потолок, думая о том, что ощущения при «я предлагаю подумать о разводе» и «возможно он уже подумал за меня» совершенно разные.