– Кажись, кто-то живет, – прошептал майор. – Я пойду попробую поговорить, – и скрылся незаметно в темноте.

Ночь была ветреная и темная. Майор тихо подобрался к хатке, долго прислушивался и постучал в окошко. Варвара не спала, она за годы жизни в своем доме и этих местах привыкла к разной погоде, но чутко отличала, где шум от ветра, а где шум от постороннего: то ли зайца, то ли лисы, а бывало, залетала крупная птица и что-то искала, и ее отличала Варвара. Сейчас она чувствовала, что подошли люди, а больше всего она отличала стоны. Они были дальше. Там, у тына, а это подошел человек и слушает. Вот тихо присел у окошка. Их здесь несколько человек. Они прячутся, а кто будет прятаться сейчас, не немцы и полицаи. Кому-то нужна помощь. Майор только дотронулся до стекла, как услышал тихий женский голос:

– Я сейчас выйду.

Варвара накинула на голову платок и вышла на ганачки хаты. От окна поднялся военный.

– Мы идем к своим, у нас тяжело раненый ему нужна помощь.

– Зовите своих и несите раненого к гумну, – и указала, куда нести, я буду там вас ожидать.

Варвара открыла гумно и поджидала, пока подойдут военные. Они тихо подошли к двери и остановились.

– Заходите, в углу свежее сено, располагайтесь там.

– Немцы здесь есть? – спросил майор.

– Есть полицаи местные, – ответила Варвара и наклонилась над раненым. От него шел запах пота, мочи, но вокруг него витала жизненная сила.

– Я принесу лампу и осмотрю его.

Варвара скоро вернулась с лампой и чугунком. Чугунок отдала майору.

– Там картошка уже застывшая, но есть можно, закройте двери и помогите мне осмотреть раненого.

Варвара зажгла лампу, подкрутила фитиль и посмотрела на военных. Заросшие, спутанные волосы на головах, горящие голодные глаза. А еще усталость лежала на их лицах.

Майор отдал Ване чугунок:

– На, раздели, – а сам стал помогать Варваре.

– Он ранен, горел, упал в речку и вот бредит.

Варвара видела, что еще немного, и этот молодой военный был бы не жилец. Рана начала гноиться, вот-вот – и она будет буро-красной. Да и ожоги гноились.

– Его надо отнести в баню, я сейчас нагрею воды и буду его перевязывать, несите за мной.

А военные жадно глотали холодную картошку, и такая она была вкусная, что не рассказать. Политрука подняли на носилках и понесли за Варварой. Внесли в баню, где помещался только один человек лежа. Политрука положили на полок, на котором мылись, полок был широкий, на нем можно было лежать.

– Раздевайте его аккуратно, я скоро приду.

Вельможный пан Станислав Грушевский в сопровождении слуг, молодых шляхтичей, скакавших на резвых лошадях впереди и позади кареты, вот уже почти день ехал в поместье, где проживал его старший сын. Дорога утомляла, он полулежал с закрытыми глазами и, казалось, дремал, но когда карету резко покачивало на дорожных ухабах, произносил: «Пс-э-э кровь», – и приоткрывал глаза. За два дня до этого он получил от старшего сына письмо, которое его встревожило. Это сразу же почувствовали и жена, и слуги, и его доверенные люди. Во дворце воцарились тишина и страх, за ужином никто не поднимал глаз от тарелок и приборов, но на этот раз буря была без брошенных тарелок и битых слуг. Перед сном Станислав перечитал письмо, гнев на младшего сына начал спадать, но надо было что-то делать. Все бы ничего, но в конце старший писал, что Казимир задумал жениться и уже назначил день свадьбы, а самое ужасное, невеста из простолюдин и не католической веры. Старший сын просил приехать и как можно скорее. От этих последних строчек и вползла змеей в сознание злоба. Дело молодое, может быть всякое, но жениться на простолюдинке, да еще другой веры, это никак не могло быть, и даже воспринимать было противно, и злоба снова подступала к нему. В кабинет тихо вошла жена и, шурша платьями, села в кресло. Какое-то время сидели не смотря друг на друга, Станислав, не поднимая глаз, отодвинул письмо в сторону жены, это был знак, чтобы она его прочла. Жена взяла письмо и, сидя в кресле, стала читать. Она перечитала его не один раз, потом встала и произнесла голосом, не терпящим возражений: