– Тебе, милый, туда надо непременно выезжать, – и вышла из кабинета, оставив письмо на краю стола. Станислав еще посидел, думая о предстоящей дороге и своих действиях. Несомненно, ему надо по этому вопросу поговорить с ксендзом. Ксендз был уже преклонного возраста, знал отца Станислава и по его повелению и просьбе был поверенным почти во всех семейных делах их семьи. Кто бы его ни пытался приблизить к себе из вельможных людей, он оставался непреклонен и чтил Грушевских. Когда Станислав собирался в дальнюю дорогу, всегда встречался с ксендзом, просил благословления и совета по предстоящим делам. Поступал он при этом по-разному, но никогда не сожалел о содеянном. На этот раз ксендз благословил его на поездку, о поступке младшего сына сказал, что так поступать ему не следует, потом помолчал и добавил: жениться не следует, пусть простолюдинку вводит в лоно нашей церкви. Станислав успокоился и понял слова ксендза, так как и понимал сам, мало ли для утех других, кто может остудить горячую кровь, только помни же о своей вере, а женитьба – она совсем ни к чему.

Грушевский повеселел, стряхнул сонливость, захотелось чего-то веселого, будоражащего уже далеко не молодую кровь, впереди оставался еще немалый путь. Надо уже было думать о ночлеге, он подозвал верного своего слугу, который сопровождал его во всех поездках. Слуга увидел вельможного пана и про себя улыбнулся, доложил, где они находятся, сколько еще будут ехать, где вельможный пан согласится остановиться на ужин и где будут спать. В том месте, где предлагал слуга, Станислав помнил многолюдность, суету, шум и как часто утром болела голова. Сейчас хотелось уютного и располагающего нешумного общества, может быть даже больше женского. Слуга внимательно смотрел на мельчайшие изменения на его лице в районе губ, носа, глаз и тут же предложил заехать в поместье вельможного пана. Поместье предназначалось для приданого его дочери, оно было обширно. Но находилось вдали от людных мест. Управлял поместьем расторопный шляхтич, имел немалое семейство и готов был угодить вельможному пану во всем. Станислав улыбнулся и хотел обозвать слугу шельмой, но закрыл глаза, показывая, что он согласен. Слуга вышел из кареты, отдал какие-то указания, и вскоре молодые шляхтичи поскакали вперед передать весть о приезде вельможного пана. Приехали в поместье, когда солнце уже садилось за лесом, теплый майский вечер наполнился ароматом цветущих деревьев, еще не угомонились птицы, все дышало новой жизнью, радостью, весельем. Станислав сам вышел из кареты, невольно заулыбался, заулыбались встречающий управляющий, стоящие поодаль, наклонив головы, его жена, слуги, один столько слуга вельможного пана, казалось, не выражал ничего, но он в душе радовался эйфории его, как он считал, самого дорого и любимого им человека.

– У нас такого воздуха, мне кажется, нет, – обратился Станислав к слуге. Тот с почтением наклонил голову и произнес:

– Благодатный воздух, вельможный пан, – и махнул рукой управляющему, тот поспешно подбежал к своему благодетелю, стал его приветствовать, готовый выполнить любое указание.

Станиславу порой казалось, что он находится там дома, окружали те же слуги, вот только за столом не было дочери и жены да гостей, которые присутствовали почти всегда. Слуга и сейчас спросил насчет гостьи и назвал ее имя, это была известная в прошлом влиятельная женщина, с которой Станислав много раз вел длительные разговоры на разные темы. На этот раз он предпочел побыть в одиночестве.

После ужина Станислав велел готовить постель для сна, его вымыли и растерли все его тело, как он любил, спала усталость, его отвели в почивальню. В спальне окна были приоткрыты, воздух, насыщенный ароматами конца мая, несмотря на длительную дорогу, будоражил воображение и кровь. Расстилать постель вельможному пану его слуга допустил только жену управляющего, остальным велел находиться поодаль. Жена управляющего, наклонив голову, с некоторым страхом наблюдала впервые так близко за таким важным и, как ей казалось, божественным человеком. Когда встречали вельможного пана, Миле, жене управляющего, показалось, что тот смотрел на ее как-то по-особому, отчего она покраснела и лицо ее чуть покрылось испариной. И сейчас ее не покидало какое-то приятное волнение и страх, как это почетно – услужить ему, пронеслась у нее мысль. Станислав лег, она поняла, что его надо накрыть, с трепетом она накрыла его и опять отошла от кровати. Он рукой подозвал ее и попросил прочитать молитву, молитвослов лежал рядом. Жена управляющего была из известного обедневшего рода краковских художников, она хорошо играла на музыкальных инструментах, пела, читала на нескольких языках, языки ей давались легко. Она была послушной и покорной женой, того требовала церковь и ее воспитание, но часто на нее наплывала волна чувств, которых она боялась и в то же время ждала. В их семье часто собирались разные люди, и можно было, как ей казалось, наблюдать привольные сцены, в которых участвовала мать, да и отец, бывало, отсутствовал по несколько дней дома, и тогда она слышала от него неприятные для ее слуха слова. В такие минуты к груди подступало что-то щемящее ее душу и опускалось вниз, обдавая теплом.