Пить меня учил дядя Яков. Помню, месяцем раньше попал к нему на первач. Он поставил на стол бутылку ещё теплёнькой самогонки и сковороду с только что поджаренным мясом. Налил полный гранёный стакан себе и – к моему ужасу – мне.

– Да я умру, если выпью, – возразил я. – Ещё никогда водки не пил.

– Не памрэш. Гляди, як гэта робицца!

Он выпил стакан самогона, как воду, не поморщившись, и перевернул его. Честно говоря, я действительно подумал, что там вода.

– Не веришь – попробуй сам!

Я только понюхал. Тогда он налил из бутылки в ложку и поднёс спичку: жидкость загорелась спокойным синим пламенем.

– Боишься? Не надо. Но запомни: стакан – норма для взрослого. Никогда не пей рюмками – превысишь норму и не заметишь. Налей стакан – и сразу потом переверни. И всё на этом. А коли нет – потихоньку отхлёбывай с каждым тостом. И закусывай, желательно салом. Стакан – и никогда пьяным не будешь!

Эту науку я и вспомнил в день семнадцатилетия Ивана. Всем расставили пятидесятиграммовые стопочки, я же себе попросил стакан и, произнеся тост, под изумлёнными взглядами совхозных футболистов осушил без остановки в надежде, что не поморщился. Самогон мне показался слабоватым. Я понюхал кусочек чёрного, необыкновенно ароматного хлеба и победно огляделся. Вот вам и директорский сынок! Вот вам и Беда!

Все захлопали, а я потянулся за салом. В этот вечер я был необычайно раскован, весел и остроумен. Даже пионервожатая, сидевшая рядом с виновником торжества, как мне показалось, бросила на меня оценивающий взгляд.

Всё было бы замечательно, но в эйфории совсем забыл завет дяди: только стакан. Когда гости стали расходиться, не выдержал и «на посошок» выпил ещё рюмку. И пошёл провожать через речку троюродного брата, прибывшего на побывку из воинской части. А на обратном пути и упал в горячий снег…

Когда мама меня выходила с помощью рассола, пошёл навестить именинника. В сенях как полоумные визжали двое подсвинков: в сильные морозы их подселяли поближе к теплу.

– Что с вашими поросятами, тётя Катя? – спросил я мать Ивана.

– Да друг твой вчера напился как свинья и выблевал в корыто, а они сожрали. Вот и распевают!

Мой друг лежал в постели полумёртвый с мокрым полотенцем на лбу. Увидев меня – а я старался держаться как гвоздь, – завистливо пробормотал:

– Я вчера перебрал, а ты, вижу, молоток, хоть и стаканами пьёшь. Мы с Федей завтра едем в Рогачёв получать мячи и форму для команды – надо к сезону готовиться. Поедешь с нами?

Следующим летом я играл в футбол с совхозной командой. Правда, только на тренировках, да и то недолго. Вместе с командой ездил и на соревнования в кузове совхозного автомобиля, правда, лишь в качестве особо приближённого болельщика. Но и этот статус возвысил меня в собственных глазах. В десятом классе выяснилось, что у Ивана с пионервожатой роман не сложился, и она положила глаз на меня. Признаюсь, если бы не поступил в университет и вернулся в деревню, вполне мог бы жениться. Она снимала квартиру в доме бабки Михалины, а та была мастерицей сводить молодых да ранних.

На пионервожатой женился мой друг Федя. Свадьбе мог помешать военкомат, но Федя колол дрова и «невзначай» отрубил себе мизинец и безымянный пальцы на левой руке. Призывника Иванова комиссовали, пионервожатая же, конечно, не могла устоять против этого подвига во имя любви.

Оба моих друга ушли из жизни довольно рано. Ваня Толкачеёв остался на сверхсрочную, рано женился, закончил какую-то военную школу, стал лейтенантом, а потом запил. Жена ушла, он умер на почве алкоголизма.

Федя Иванов на десятом году счастливой супружеской жизни разбился на мотоцикле. Целый день копал с женой картошку, таскал и грузил тяжёлые мешки. На скорости стало плохо с сердцем, и он врезался в дерево.