Когда рассказываю кому-либо о детстве, часто слышу: как же ты не возненавидел мать? Мне легко ответить на этот вопрос. В раннем детстве я вряд ли понимал, что мама стала жертвой войны и послевоенных социально-семейных обстоятельств. Но, как ни странно, я всегда знал, что при всём при том она готова «легти» – жизнь положить за меня и других своих детей. Хоть и больно наказывала ремнём, я почему-то чувствовал – не от злости, иначе поступить сейчас просто не может. Более того, всегда был уверен – мама меня любит больше других своих детей, не будет это им в обиду.

Когда выталкивала меня из вагона, требуя признаний в краже, я совершенно точно знал – понарошку. Может быть, потому, что помнил её лицо, когда она вытаскивала меня из огня в первые дни войны, никогда не забывал и не забуду, как спасала нас в том крохотном окопчике во ржи.

Недавно прочёл книгу Павла Санаева, внука известного русского актёра Всеволода Санаева – «Похороните меня за плинтусом». Автору в восьмилетнем возрасте довольно длительное время пришлось жить с бабушкой, – настоящим семейным тираном и моральным садистом, которая восьмилетнего мальчика иначе как сволочью не называла. Каких только проклятий внуку и беспутной, по её мнению, дочери не посылала! Казалось, психика взрослого такого обращения не выдержит, не то, что ребёнка. Ребёнок же приспособился, называя своё существование в моральном аду просто жизнью, и жил так в ожидании Счастья – появления мамы, которую без памяти любил.

Выскажу крамольную мысль: думается, мы часто преувеличиваем степень психологического ущерба, наносимого детям несдержанностью, а порой и грубостью любящих родителей. Большинство нормальных, психически здоровых ребятишек обладают, к счастью, противоядием, чем-то вроде врождённого защитного механизма против приступов несдержанности и гнева отца или матери: ничего не поделаешь, это жизнь, такие они у меня уж есть… Да и я не ангел… Но важно при этом, чтобы ребёнок точно знал – он любим, его никогда не бросят, несмотря ни на что! А вот психике брошенных детей ущерб наносится непоправимый.

Собственно, установка из детства, что жизнь – скорее ожидание счастья, чем само счастье, помогает и взрослым в преодолении разного рода жизненных проблем.

Один нюанс: в детстве я считал, что отец любит нас, детей, больше. Лишь однажды у меня промелькнула странная мысль: может, того мать и добивалась? Печально, но маму мы скорее боялись, чем любили, стараясь держаться как бы на расстоянии, чем, уверен, приносили ей немало душевной боли.

Уже в свои тридцать с небольшим в попытке преодолеть досадную детскую отчуждённость впервые заставил себя поцеловать маму, прижать к себе её седую голову. Мы так с ней расчувствовались, что не могли сдержать живительных слёз. С тех пор и до её кончины были душевно близки. К этому золотому периоду наших отношений относятся и бесхитростные мамины воспоминания о своей юности, о замужестве, которое считала скорее счастливым, и о войне, которыми она под настроение охотно со мной делилась. Очень жалею, что не записывал их на диктофон: мне, молодому тогда журналисту, казалось, что судьбы незнакомых людей куда интереснее, да и писать о близких не очень этично.

Примерно в это же время переменился и характер моих взаимоотношений с отцом. То ли самостоятельная жизнь вдалеке от дома, то ли университетский диплом и зарплата младшего научного сотрудника, позволившая мне ежемесячно высылать родителям небольшую сумму денег, а вернее всего – юношеская заносчивость и невоспитанность, сделали меня излишне самонадеянным и самоуверенным. Приезжая в деревню в отпуск, позволял себе снисходительно относиться к отцовским советам и сентенциям, которыми, чего скрывать, он любил поделиться. Наши беседы незаметно переходили в жаркие споры: я изо всех сил тщился доказать, что его советы давно устарели, что не пригодны в условиях городской жизни, в отношениях с современными высокообразованными людьми. Хотя, как сейчас понимаю, сводились отцовские советы к довольно простым и правильным вещам: не спешить «поперёд батьки» со своим мнением, учиться слушать других, не встревать в бесполезные споры, не «лезть на рожон» с начальством – себе, мол, дороже. Много копий сломали мы по поводу Сталина и его роли в Победе, а позже и в оценке Хрущёва и развенчании культа личности вождя. Как правило, по спальням расходились каждый со своим прежним мнением. Я по молодости быстро засыпал, а наутро забывал о сути спора, да и о самом споре.