На фронте я с первых дней. Родных у меня нет. Была жена Марина, но её расстреляли немцы. Она была еврейка, комсомолка – в общем, та, которых немцы не щадят. Об этом я узнал позднее.

Я не знаю Вас, но последняя строчка Вашего письма дорога и мила. Хочется укрепить эту дружбу на первые пятьдесят лет.

Итак, вот моя рука, рука солдата.

На фронте я с первых дней. Я старший сержант, командир взвода автоматчиков. На моём счету около сотни фрицев, официально установлено командирами 32, но счёт далеко не окончен. Награждён медалью «За оборону Сталинграда» и орденом Красной Звезды, но на героя я не похож: сутуловат, жёсткие волосы, рост 165 см, вес 64 кг – вот я. Любитель цветов, музыки, живописи, немного художник, когда-то писал стихи, люблю всё красивое и крепкий табак. По существу я далеко не военный человек, я не могу видеть развалины, кровь и горе, меня шокирует мат, угнетает грязь, но со всем этим я мирюсь. Люблю мечтать. Вот и сейчас майор смеётся, что я совершаю полёт в сферы, недоступные лётчикам. Пожалуй, он прав.

Я не слышу грохота орудий, не чувствую дрожи стен. Я бесцеремонно зашёл в Вашу тихую, чистенькую комнатку. Я вижу стол, накрытый скатертью, стопку тетрадей, этажерку, цветы; вижу Вас, молодую, серьёзную. Но лицо Ваше – лицо учительницы Советского Союза – калейдоскопично и не может закрепиться в памяти.

И вот я рад побеседовать с Вами. О чём? О войне? Нет. Вы не видели её – и хорошо. Скажу одно, что наши газеты не дают достаточно верной картины всей подлости немцев: развалины, кровь, бессмысленная жестокость. Трупы детей, тысячи закопанных живьём людей, обесчещенные девочки (буквально) – нет, об этом писать я не буду. И самому хочется забыть это. Вот почему я не выхожу из строя, даже если имею освобождение.

Недавно я узнал о раздельном обучении. Но с трудом представляю это себе. Очевидно, есть какие-то установки. Может быть, есть долгожданные правила ученика. Не знаю. Напишите мне. Боюсь, что, вернувшись в школу, я буду неопытным и беспомощным, хотя начал работу пионервожатым и не оставлял её до 13 июля 1941 года.

Хотел написать письма Вашим девочкам, но не подыму темы. Писать восторженным языком о войне не могу. Писать об ужасах её тяжело, да и всего не напишешь. Мой им привет. Пусть они не знают этих ужасов, а мы постараемся это сделать. Но только работы в жизни им предстоит много. Пусть учатся.

Теперь просьбы к Вам: разрешите называть Вас в дальнейшем на «ты» и «Марина», пришлите своё фото и пишите о себе, о Москве, о книгах, концертах, о своих вкусах; а я постараюсь писать о том, что вижу.

С боевым приветом, Ваш друг Ган Кротов, полевая почта 40248.

Жду писем и фото.

P.S. Сколько Вам лет? Когда в комсомоле?

Милая Марина,

Во-первых, хватаю Галку1 за косички и целую её, за её письмо. Во-вторых, даже самое красивое имя Дея2 не оправдает измену педагогике, так что я ей непримиримый враг. Отец – другое дело: хирургические ножи часто вмешивались в структуру моего организма, за что благодарен эскулапам. Маму твою попрошу приготовить пельмени (моё любимое кушанье) и накормить тебя (назначаю тебя своим представителем), ну, брату писать нечего. Но главное – Галка. Я её заставил бы летать под потолок, вот и письмо её возвращаю обратно, но испачканное3.

Марина, откуда ты взяла, что я могу прекратить переписку или погибнуть? Уж если за два с половиной года надо мной пролетело столько смертей, то на пороге победы погибать нет дураков.

Да, спешу исправить упущение о себе: историк, связан с литературой. Писал, печатался. Работал директором школы в Винницкой области.