– Ты один живешь? – спросила Аня, расстегивая пузатый чемодан в поисках куртки. – Тут сколько комнат?

Папа открыл верхний ящик старого комода, который стоял в коридоре, положил туда свою шляпу и достал другую, коричневую.

– Один. Квартиру покупали родители, по комнате раз в пять лет – раньше это была коммуналка. Мы втроем прожили в комнатушке, где сейчас моя спальня, десять лет.

– А где сейчас твоя мама? – спросила Аня.

– Живет на соседней улице. Работает в театре, по санаториям катается. Бабушка очень занятая, но завтра придет встретиться с тобой.

На улице было ветрено. Куртку в августе Аня надевала первый раз в жизни. Папа застегнул ей воротник до самого горла. Кончики волос запутались в замок. Провозились, пока стояли на светофоре. Папа говорил как в кино. Выглядел так же. Из нагрудного кармана его шерстяного жакета выглядывал платок. Аня спрашивала про папину семью, про группу, в которой он играл, квартиру. Отвечал он с улыбкой, но смотрел куда-то вдаль, в Неву, в синеву, а иногда доставал платок и прикладывал к глазам. Ветер.

Бабушка, мама отца, действительно пришла следующим утром с пакетом теплых булочек со сливками внутри. Она оказалась высокой длинноногой блондинкой с короткой стрижкой и выпирающим животом. Глаза подведены синим карандашом, на блузке брошь-камея – называть ее бабушкой было даже неприлично. Не похожа она на бабушку, настоящую, которая должна хотя бы химию на волосах носить.

Все вместе они выпили три чайника чая с мятой, съели все булочки и обсудили погоду. Непонятно, что тут обсуждать? Потом новая бабушка стала рассказывать о балетных премьерах, которые они с Аней обязаны посетить, и о букинистических магазинах с золотыми томами Пушкина. Настоящая бабушка с химией засуетилась, принялась убирать со стола, вздыхать и уточнять, не опаздывают ли они на встречу с деканом факультета.

Они не опаздывали – наоборот, пришли пораньше. И хотя Аня набрала 98 баллов на ЕГЭ и выиграла конкурс рассказов, который гарантировал поступление на бюджет, бабушка волновалась и влажными руками сжимала конверт со взяткой. Вторая бабушка тоже пришла со взяткой – билетами в ложу оперного театра, где она работала.

Серое шестиэтажное здание университета располагалось на Первой линии Васильевского острова. Аня подумала, что это бред, и три раза переспросила у охранника адрес. Оказалось, Первая линия – это и есть адрес. Линия – это улица. Конечно, тут и колонны, и балконы, и завитушки на перилах. У деканши на голове тоже завитушки. На плечах – шаль. Спустя час переговоров Аню зачислили на бюджетное отделение факультета журналистики. Решив главную проблему, бабушка на следующее же утро улетела домой, нагруженная подарками для маленького Егора – так назвали Аниного брата. Существует ли в русском языке более дебильное имя?

Аня целыми днями гуляла по городу, принюхивалась и прислушивалась. Заходила в воняющие мочой и сыростью подворотни, спускалась по скользким ступенькам к тухлой воде, шла в булочные на запах свежеиспеченных круассанов, от которых потом вся одежда была в крошках. Полутемными пыльными пространствами, между странных серых машин и переполненных мусорных баков, по деревянным мостикам и каменным мостам она гуляла с задранной головой, так что после прогулок болела шея. Разглядывала крыши, балконы, облака, спутанные листья, каменные торсы атлантов, кошачьи морды.

Ане нравилось заглядывать в окна коммуналок на первых этажах – в самую гущу человеческой жизни, в муравейники, откуда была слышна пьяная ругань и телевизионный треп. Иногда ее окликали из какого-нибудь окна, называя телкой или девчонкой, – мимолетное свидетельство того, что она не невидимка. Разглядывать через сетку тюля чужие жизни оказалось так же приятно, как собирать окурки. Подслушивая, записывая и переписывая чужие разговоры, она пыталась бороться с диким чувством тоски, которое в этом городе поддувало вместе с ветром из каждой щели.