Конечно, никакого развода у родителей не было. Отец просто исчез, как исчезают деньги на второй день после зарплаты. Так говорит мама, а еще говорит, что папа стал жертвой обстоятельств. Иногда – что папу грубо подставили. Иногда он просто был козлом. Папа не обнял дочь в аэропорту – ничего хорошего это не обещало.
В детстве, еще до уроков географии, Аня была уверена, что весь мир – это город, в котором она живет, и та деревня, куда ее увозят к бабушке с дедушкой на лето. Казалось, что мир необъятный. Два раза она видела море, когда в мамин отпуск они отдыхали в Сочи, видела Москву, когда бабушка ездила в командировку и брала Аню с собой. Но этот новый город, по которому они ехали на машине, казался ожившей страницей учебника по МХК. Отец сидел рядом. Стучал длинными пальцами по кожаному сиденью и смотрел на Аню. Глаза у него были зеленые, и один из них не моргал. Брови черные, густые. За окном по серой и пыльной улице медленно двигались машины. Гаражи, трубы заводов, мосты.
– Ты был на кладбище, где похоронен Цой? – спросила Аня, рассматривая в окно желтые дома с неровными крышами, которые сменили серость гаражей.
– Был, – ответил папа и нахмурил сросшиеся брови. – У меня там друг похоронен. Иногда прохожу мимо, здороваюсь.
– Круто! – восхитилась Аня и перевела взгляд на отца. – В смысле, круто, что ты там был, а не что твой друг умер. Сходим вместе?
– Конечно. Выберем сухой день и сходим.
Аня рассказала папе, как на каникулах работала в магазине ритуальных услуг: продавала венки, цветы и ленты с прощальными надписями. В магазин она приходила к восьми, протирала пыль с венков и читала эти надписи. Иногда клиентов не было по нескольку дней подряд, тогда Аня радовалась: значит, никто не умер, – но в другие дни поток плачущих женщин (чаще приходили именно женщины) начинался утром и заканчивался перед закрытием. Однажды она помогала молодой девушке выбрать ленту и венок для двухлетней девочки, которая выпала из окна. После этого Аня уволилась.
Папа молча выслушал и подмигнул единственным живым глазом – как на той фотографии, которую Аня хранила в записной книжке. Запрятанная в эту же книжку надежда, что когда-то отец материализуется, наконец осуществилась. Аня разглядывала лодки, пришвартованные вдоль канала, и читала названия. «Барселона», «Бригантина», «Василий», «Батя». Бабушка, крепко вцепившись в сумку, в которой она везла взятку для университета, тоже смотрела в окно – и улыбалась. Всю дорогу в самолете она рассказывала про свою командировку в Ленинград в девяносто каком-то, очереди, коммунистов, и теперь устала.
Остановились прямо напротив изогнутого моста через реку. Дом с какими-то чучелами над входом, красивый. Лифт узкий, громкий; ехали в два захода. Сначала папа с чемоданами, потом Аня с бабушкой. Квартира на четвертом этаже. Деревянная дверь до самого потолка. Шагнув в квартиру, Аня задрала голову и убедилась, что по телефону папа не врал: потолки у него дома как в музее. Папа проводил бабушку в гостиную и дал плед: у нее разболелись колени с дороги. Аня так и стояла в коридоре, не разуваясь.
– Если не устала, можем немного прогуляться, – предложил папа. – Только куртку захвати, может быть ветрено.