Карло делил время между занятиями музыкой и мной, причем, смею заметить, предпочитал последнее. Каждое утро он молился, глядя из окна на церковь Богоматери ди Сан-Лука; при этом у нас было разрешение иметь в доме алтарь, так что его личный капеллан мог служить там мессу. Иногда мы любили ходить на богомолье к находящимся неподалеку святым местам, особенно к любимому Карло Святому Лорето. Он наносил положенные официальные визиты герцогу Пармскому, местному архиепископу, и еще нескольким вельможам, а у себя принимал, кроме просивших о встрече музыкантов, лишь немногих друзей, среди которых главное место в его сердце занял отец Мартини, бывший виднейшим в Болонье преподавателем и историком музыки и ставшим его духовником и ближайшим другом.

Мы с Карло открыли школу для детей, где я обучала их рисованию, а молодые музыканты, которые во множестве бывали в нашем доме, ― музыке. Многие из талантливых ребятишек удостаивались чести получить урок и от самого Фаринелли, но вряд ли они догадывались о том, сколь великий человек занимается с ними: он так и остался милым, скромным, чутким и добрым.

Риккардо сделал свой выбор еще на пути в Италию, к нашему большому огорчению и, не скрою, слезам. Он уехал внезапно, решив, что дальше нам не по пути, что ему пора устраивать собственную судьбу. Это расставание мы переживали очень тяжело, пряча друг от друга свои горькие чувства. На прощание Риккардо оставил перстень, точную копию того, что носил Карло. Теперь эти два кольца, некогда соединявшие братьев Броски, были символом нашего любовного союза.

Уехал он тайно. Проснувшись утром, мы не обнаружили Риккардо в гостинице, только письмо, адресованное его младшему брату: «Дорогой мой брат, я счастлив видеть тебя счастливым, и я уезжаю в поисках счастья и новой музыки, которую, как я надеюсь, когда-нибудь споет для меня Фаринелли». Не знаю почему, но это расставание стало для меня большим ударом, может быть потому, что Карло терял своего брата, и боль его потери передалась и мне, кто знает. Спустя некоторое время мы получили письмо, в котором Риккардо сообщал о том, что в Испании он завел дом и семью.

Гендель какое-то время процветал в своем театре, но затем принц Уэльский настроил против него Хассе и вновь раздул пламя конкуренции ради своей забавы. Но узнав о новой борьбе меж театрами, о травле Генделя, Карло отправился в Лондон ему на помощь. К войску Генделя примкнуло еще несколько итальянских певцов, и в итоге всем вместе им удалось выиграть эту борьбу и спасти честь великого композитора. Он побывал у нас в Италии, и я упросила его позировать для парадного портрета. Когда картина была завершена, Карло и маэстро не могли решить, кому она достанется: каждый приводил свои веские доводы и хотел заполучить этот портрет. Только мое вмешательство смогло разрешить этот спор: картина уехала вместе с Генделем в Лондон и заняла почетное место в кабинете композитора, а я написала точную копию, которую Карло повесил на самом видном месте в музыкальной гостиной, над клавесином, на котором чаще всего играл.

Прошел год, когда до нас дошло известие о том, что тетушка Маргарет умерла в своем замке. Слабым утешением были мысли о том, что она успела получить не одно наше письмо и не одну посылку с итальянскими винами и подарками. Я горевала о ней, как о родной бабушке, которой у меня никогда не было. Карло все эти дни был рядом, чтобы поддержать меня. А потом мы были удивлены, когда приехал человек, представившийся поверенным тетушки, и привез для меня ее завещание: Маргарет оставляла свой заколдованный замок и сад мне и Карло. Возможно, когда-нибудь нам удастся совершить еще одно грандиозное путешествие в Англию, с которой было связано так много в нашей судьбе. Наша новая жизнь была наполнена солнечным теплом, любовью и свободой творчества. Бог щедро одарил нас счастьем. У нас было все, что нужно: любимый дом, море, безлюдные пляжи, цветы, холсты и краски, музыка, школа и близкие друзья.