Елена Николаевна вспомнила другой мужской разговор, тогда, за окном. Сомнений в том, что говорили о ней, у неё теперь не осталось. Но она сказала:

– Нет, Варенька, это очень легкомысленный человек. Я думаю, он уже занят кем-нибудь другим. Пойди, приляг. Не думай о дурном. Бог нас не оставит.

Давая Вареньке такие успокоительные советы, она не могла и сама поступить столь же благоразумно – просто взять и перестать думать обо всём. Мысли о гадких разговорах и возне вокруг неё, как осы, вились и жалили, и мучили, и не давали ни мгновения покоя.

В конце концов, Елена Николаевна решила, что завтра же уедет домой. Предлог для оправдания самый простой – у неё дети остались дома. Вот только тут, вкупе с прочими тревожными мыслями мелькнула и та, что дети остались дома на попечении Глаши, а няня для чего-то выпросилась ехать с барынею. Но эта малозначащая странность тут же выскользнула из ума прочь. Главные страхи и тревоги заняли своё властное место в её сознании.

Впрочем, и Вареньке слова утешения мало помогли. Девушку трясло, как в лихорадке. Перед нею то и дело возникало и, ухмыляясь, кружило перед взором лицо Воронкова. Он кривился своею наглой усмешкой и говорил, протягивая руки к Вареньке: «Через год, миль пардон, через год! Тебе чек, а Петьке мундир!» Варенька открыла окно и прислонилась виском к прохладному косяку. Изо всех сил она старалась успокоить себя, но аргументов для этого ей не хватало. Кто, чья сильная и мудрая помощь может оградить её от беды и тем успокоить её тревоги? Никто из родителей не сделает этого. Никого из близких у неё больше нет. Елена Николаевна сама и без того в трудном положении. У неё детки, ни денег, ни помощи, ни опоры нет. Увези она Вареньку к себе, та будет для неё лишней обузой. Станут они обе работать, да много ли заработают? А папенька употребит все свои силы и связи, чтобы сломить дочь, вернуть её в нужное ему русло, где он сможет пристроить её подороже.

Внезапно какой-то предмет прошумел над самым её ухом, влетев с улицы, и упал на пол. Варенька подняла с пола смятый листок бумаги, в который был завёрнут персик. На листке небрежно было нацарапано: «Спокойной ночи, мой персик!» В ту же минуту за окном раздалось пьяное ржание двух или трёх глоток и возглас: «Миль пардон, господа, представление окончено! Оревуар».

Тошнота подступила к горлу Вареньки, она судорожно вздохнула и потеряла сознание. Утро застало девушку на ковре посреди её спальни. Горничная бегала вокруг и причитала, призывая на помощь всех домочадцев и брызгая на барышню водой из кувшина. Варенька с ужасом увидела, как служанка убирает к себе в передник вчерашнее послание. Персика же нигде не было видно. Варенька не помнила, что говорила отцу, весь дальнейший день она провела в самом глухом уголке дома – в комнате старой няни, куда любила забираться тайком.

Комнатка оставалась пустой и бездейственной. В ней то сушили яблоки и грибы, то хранили старые вещи, о которых барыня, Варенькина мать, говорила прислуге: «Оставьте пока где-нибудь, я потом посмотрю, что с этим делать». Под «где-нибудь» и подразумевалась комната няни. Варенька мысленно беседовала со старым другом няней, жаловалась ей на свои беды, иногда просто дремала. Так продолжалось, пока, наконец, перепуганная Елена Николаевна не нашла её и не увела в свою комнату. Впрочем, вскоре туда явилась господская горничная, и сообщила, что приехал доктор и Вареньке нужно идти к себе.

Осмотр доктора едва опять не лишил девушку сознания, тем более что перед этим отец устроил ей настоящий допрос с пристрастием, от кого, мол, негодница, получаешь любовные послания. После этого Вареньке с маменькой было приказано немедленно отправляться в деревню, в имение. С трудом удалось вымолить разрешение съездить с Еленой Николаевной в церковь. Под присмотром всё той же маменьки. «Я, Варя, вас тут подожду. Смотрите, недолго» – сказала графиня С., удобней устраиваясь в экипаже. Она никогда не утруждала себя лишним визитом в дом Всевышнего, если того не требовали её светские обязанности.