На мой взгляд, пьеса «Гедда Габлер» придумана (сконструирована) как сумма аттракционов, в каждом из которых Гедда, методически, последовательно разрушает всё вокруг, пока очередь не доходит до неё самой. Если поверить Феллини «все мы клоуны, каждый из нас по-своему клоун»[300], просто одни из нас, скорее, «белые» клоуны, а другие клоуны «рыжие». Гедда Габлер явный «клоун», поскольку её постоянно подмывает сломать, сжечь, разрушить всё вокруг, что представляется ей бутафорским, при этом она «белый клоун», она слишком серьёзна, её «пакости» не способны развеселить ни её, ни нас, она ведь, главным образом, играет на собственной «флейте-позвоночнике»[301].

Кама Гинкас в своём спектакле (1992 год Александрийский театр Санкт-Петербурга) не просто отошёл от всех «реалистических» предыдущих фильмов-спектаклей, такое впечатление, что он спорит с ними, противопоставляет себя им, и концептуально, и эстетически, он ставит принципиально другой спектакль (с точностью наоборот).

…спектакль не смотрел, вынужден ограничиться отрывками, которые удалось посмотреть в Интернете, плюс высказываниями самого режиссёра, но, в конце концов, не театральную рецензию пишу…

Прежде всего, Гинкас резко омолодил свою героиню, ей не только не 52 и не 48, даже и не 29. Гедда Габлер превратилась в девушку-подростка с татуировкой дракона, беременность которой выглядит в равной мере вызывающе и уродливо.

У Ибсена Гедда Габлер беременна, но не торопится признаться в этом. Не будем ополчаться против предустановленности самой жизни (точно сказано, «мещанская интимность»), когда первая беременность женщины (уточним, в случае законного брака), вызывает в близком круге изрядную долю «ахов и охов» с одной стороны, умиления – с другой.

И не будем торопиться осуждать Гедду Габлер, которая не способна выносить все эти «ахи и охи», всю эту «мещанскую интимность», не только потому, что предчувствует, этот ребёнок так и не родится, но поскольку не выносит подобную предустановленность жизни.

Гедда Габлер в спектакле Камы Гинкаса в сути своей подросток, неприкаянный подросток, вызывающий и дерзкий. Если добавить, что Гинкас состарил мужской состав, так, что возрастная дистанция превратилась по существу в пропасть, то само явление беременной женщины-подростка и «дяденек и тётенек», окружающих её, создаёт ощущение не просто кризиса, а светопреставления.

Далее. Гедда Габлер, женщина-подросток в спектакле Камы Гинкаса, расхаживает по сцене, среди «дяденек и тётенек», в пляжном костюме, настолько смелом, насколько позволяют современные нравы. Дело не только в том, что она шокирует окружающих, которые вынуждены закрывать глаза на чудачества молодой хозяйки. Дело ещё и в том, что обнажённое юное тело, тем более такое, в котором бьётся другая жизнь, воспринимается как такая степень хрупкости и беззащитности, пред которой хочется преклонить колени.

Далее. Гедда, появляется на сцене в целлофановом чехле. Это и чехол, в котором принимают душ (в данном случае, холодный душ как отрезвление), это и странное подобие чехлов мебели на сцене, как признак переезда, временного жилища, и как жизни, укутанной в чехол.

Далее. Гинкас услышал, расслышал, более чем столетнее пророчество Ибсена о мире, который с тех пор значительно «помолодел». Это «помолодел» имеет множество смыслов, главный из которых, старость отодвинута в невиданную ранее даль, моложавые старцы упиваются своей моложавостью, с другой стороны юность придвинута к опасной черте, а здесь, в отличие от «моложавой старости», пусть уродливой, но не опасной, расстояние взрывное, поскольку «подростковая юность» ополчается на предустановленность не только самой жизни, но и самой природы.