– Расставь витрины! – потребовал Гуамоко.

Витрин было семь. Довольно маленькие и лёгкие. Стеклянные сверху и с красным бархатом внутри. Я один спокойно брал витрину и ставил туда, куда говорил Гуамоко. Никаких сложностей.

– Ровно! Надо ставить ровно! – требовала птица. Я отходил, смотрел, выравнивал. Гуамоко не говорил никаких «правее» или «левее», просто постоянно требовал поставить ровно.

А ещё он никак не мог заткнуться.

Стеклянная крышка открывалась очень легко. Специальная металлическая палочка закрепляла стекло почти что в вертикальном положении, очень удобно.

– Безымянные Монеты надо выкладывать в каком-то особом порядке? – спросил я.

– Нет! – зло ответила птица.

– Но надо, чтобы они все оказались в витринах?

Птица презрительно фыркнула:

– Нет, конечно! Такое ещё никому не удавалось!

Я пожал плечами.

– А сколько их надо в ряд? – спросил я.

– Давай! Клади Безымянные Монеты!

– Да есть хоть какие-нибудь правила?! – не выдержал я.

– Какие правила?! – взвилась на меня птица, грозно расправив крылья, хищно наставив клюв, зло сверкая глазами. – Хватит болтать! Делай!

Мне ничего не оставалось, как класть Безымянные Монеты на своё усмотрение. Они были маленькие и холодненькие, как льдинки. В первой витрине я выложил их в три ряда. Они не были одинаковыми. Да, все маленькие, какие-то кособокие, но пустые и холодные. Ничего на них не было. Неужели кто-то придёт смотреть на эти совершенно пустые кособокие кусочки серебра? Кстати, серебро ли это? Я спросил об этом Гуамоко.

– Не знаю, – ответила птица.

Я был уверен, что птица знала.

– Ладно, не хочешь – не говори, – сказал я.

– Это они сначала такие безликие, – вдруг, помолчав, сказал Гуамоко. – А потом они совсем другими становятся.

– Потом? – удивлённо спросил я.

– Конечно! – зло гаркнула птица. – А ты думал, они здесь вечность лежат, что ли?

Честно говоря – да. Но говорить это разъярённой вороне я не стал.

– Ещё пару часиков – и всё, – вместо этого сказал я.

– Ничего не получится, – выдержав паузу, сказал Гуамоко.

Никак не понимал его пессимизм. Что в этом тяжёлого?

Но тут в дверь позвонили.

2

Спускаясь, я очень волновался.

Перед дверью я остановился, выдохнул. Собрался с мыслями. Почему-то никаких мыслей не обнаружил, поэтому ещё раз выдохнул и открыл дверь.

– Здравствуйте! – как можно дружелюбнее сказал я и стал улыбаться. Вроде бы так полагалось встречать гостей.

– Добрый день, молодой человек!

Передо мной стояла довольно пожилая женщина в длинном платье мышиного цвета. Через правое плечо у неё была перекинута довольно увесистая старая кожаная сумка. Она держала пухлыми старческими пальцами какой-то листок бумаги и ручку.

Я совсем иначе представлял себе первого посетителя Музея.

Видимо, эта мысль отразилась на моём лице. Женщина смачно облизнула громадным слюнявым языком указательный палец, протянула мне маленький белый конверт и сунула прямо под нос длинную узкую полоску, заполненную мелким печатным текстом.

– Получите и распишитесь! – скороговоркой выдала она.

– Что это? – испугался я.

– Ваш долг! – почти что радостно сообщила она.

– Какой долг? – растерялся я.

О том, что у людей бывают долги, я конечно же знал. Кто-то когда-то рассказывал. Ещё в новостях иногда говорили, и там это всегда заканчивалось решётками и полицейскими. Сам я в долг никогда не брал, поэтому никак не мог сообразить, как связаны «долг» и «я».

Тем временем женщина вздохнула:

– За коммуналку, молодой человек, платить надо! Вот какой!

Слюни от неё летели во все стороны, словно фонтан. Почему именно такие люди приносят почту? Их что, как-то по-особенному отбирают?