Мутное Екатерина Тихонова

Пролог

Село Мутное готовится ко сну. Темно-синюю тишину летнего вечера нарушает далекий собачий лай и едва слышный стрекот насекомых в траве. Единственная главная улица освещена частично: желтыми окнами, скрытыми листвой и резким светом прожекторов, освещающих некоторые дворы. Там, где свет не достает сгущается серая тьма в пыльных кустах.

Параллельно грунтовой дороге тянутся разномастные заборы. У кого-то добротный из профлиста с окантовкой, а чей-то из покосившегося штакетника, утонувшего в кустах. Кто-то заботливо подпер старенькие доски палкой, а кто-то украсил вензелями широкие въездные ворота.

Послышался скрип калитки, раздались глухие звуки босых шагов. Пошатываясь на улицу, вышел мужчина. Из одежды на нем только штаны с лампасами, сползшие до трусов. Его усталое лицо надето обвисшей маской на черепе. В руках у него круглый предмет похожий на мяч в авоське.

Несколько нетвердых шагов привели его к колдобине. Наступив туда, он упал плашмя, подняв прозрачное облачко дорожной пыли, выпустив из рук свою ношу, которая, сделав несколько перекатов остановилась в сером пятне света с ближайшего двора. Холодный свет обрисовал на предмете полузакрытые глаза, распухший нос и свалявшиеся от крови волосы.

Мужчина неуклюже поднялся, взял за волосы отрезанную голову и пошел дальше.

Глава 1. Глухой переулок 4/1

«На стол даже вовремя накрыть не может, живот уже к позвоночнику прилип. Халат свой постирала бы что ли, вечно в пятнах каких-то ходит, как свинья. Харю еще наела, скоро в дверь не войдет. Вон у Пашки жена даже после четверых детей, как девочка, а моя…» – мрачно размышлял Иван, наблюдая за тем, как его жена накрывает на стол.

Тамара кривыми кусками нарезала хлеб, усыпав стол крошками. Разлила по тарелкам сероватые щи, разложила вареную картошку и почти черные котлеты. Достала соленья сразу запахло уксусом. Облегчённо выдохнув она рухнула на деревянный табурет и обильно сдобрив еду майонезом, принялась большими кусками отправлять ее в рот.

После ужина уселись перед телевизором. Раньше они бы вместе отправились во двор ухаживать за животиной: накормить, убрать – работы всегда хватало, не смотря на то, что у них была всего одна корова Машка, десять кур и вечно беременная свиноматка, которую он про себя называл Галиной, хотя никогда этим именем с женой не делился. Но взлетевшие цены на комбикорм и молоко, которое в магазине теперь обходилось дешевле, чем свое, вынудили избавиться сначала от Машки, а затем и от всех остальных. Теперь вечера проходили удручающе однообразно за просмотром бессмысленных телепередач.

Иван прошел мимо вросшей в диван жены, которая подхрюкивала какому-то шоу с закадровым смехом. Он по старой привычке вышел прогуляться и покурить перед сном. До конца улицы, которая заканчивалась тонюсенькой, но глубокой речкой Мутная, в честь которой была названа деревня, было метров двести. Он дошел до берега, встал на деревянный, почти утонувший настил и закурил.

Густые кусты скрывали крутость берегов, но он хорошо знал это место – столько раз купался здесь по юности. Луна светилась белыми кусочками, разбросанными на поверхности воды. Тихим вечером, журчание течения как будто становилось громче. Иван выдохнул в прохладный воздух густую струю сигаретного дыма.

Вдруг краем глаза он увидел, что высокая трава у берега шевельнулась. Он удивленно стал вглядываться в темноту. Хоть и был конец июня, но день выдался пасмурный и совсем не подходящий для купания. Тем более в последние годы местные здесь почти не купались, предпочитая ездить на широкую протоку с песчаным берегом.

Вдруг из травы показались чьи-то маленькие ладошки, затем тонкие предплечья и длинные волнистые волосы. Наконец из зарослей вышла девушка: водянисто-голубые глаза, спутанные похожие на водоросли, темно-русые волосы и белое, абсолютно мокрое платье, придававшее ей сходство с античной статуей.

Иван уронил сигарету. Она вспыхнула искрами в траве и сразу же потухла.

– Мне так холодно, – сказал она абсолютно безжизненным тоном, а затем обняла себя, синими в свете луны, руками.

– Ох ты ж… Накинь-ка, – Иван накрыл ее своей потрепанной ветровкой и внезапно его губы оказались слишком близко от ее лба. Она благодарно на него посмотрела и не отодвинулась. Он сделал шаг назад для приличия и задал абсолютно не волновавший его вопрос.

– Ты че тут делаешь?

– Плаваю, – она сделала шаг к нему и поправила мокрые волосы. Иван почувствовал едва уловимый запах водорослей и застоявшейся воды. Не сводя с него взгляда водянистых глаз, она взяла его руку своими мокрыми ладонями. На фоне ее нежно-белых пальцев его сожженные ежедневной уличной работой, мозолистые ручищи казались вырубленными из старого дерева.

– Тебе переодеться надо во что-то сухое, а то замерзнешь. Полотенце-то есть у тебя? – он засуетился и стал осматриваться. Никаких вещей для купания или одежды на берегу видно не было.

– Нет, – едва слышно пробормотала она.

– Ну так надо тебе тогда домой быстрее, давай, я тебя провожу. Ты где живешь?

– Там, – она неопределенно махнула вялой рукой в сторону реки.

– На другом берегу что ли? К-к… Как тебя зовут?

– Илайда, – слова с трудом выходили из ее рта, она вдруг вся как-то обмякла и устало поникла. Иван даже испугался, что она может упасть в обморок.

– Ты в Мутное недавно переехала? Я тебя тут раньше не видел, – его голос местами глох от волнения.

– Я здесь всегда жила.

Совершенно внезапно она высвободила руку и скинув ветровку пошла в сторону нависших над водой деревьев.

– Ты куда?

– Домой, – в ее ровном голосе проскользнула нотка грусти. Она без труда взобралась на длинную ветку и соскользнула в воду тихонько булькнув. Через некоторое время ее голова показалась чрезвычайно далеко от места, где она нырнула и скрылась за изгибом речки.

Иван некоторое время постоял, приходя в себя. С давно забытым наслаждением он выкурил еще одну сигарету. Забытые, заросшие мозолями чувства зашевелились где-то внутри. Каждая мысль об этой странной девушке растекалась сладостью на языке. Обратный путь до дома он проделал за несколько мгновений.

Жена уже дремала в расстеленной постели отвернувшись к стене. В свете желтого ночника было видно комки на ее могучем плече. Короткие волосы света соломы были накручены на бигуди. Он выключил ночник и быстро раздевшись заскрипел кроватью.

– Ты где так долго был? – сонно прохрипела она. Иван бросил взгляд на часы, действительно, прошло уже два часа, как он вышел из дома. Он пробормотал, что-то про соседа и замолк на полуслове. Лежа в темноте, он бережно перебирал события сегодняшнего вечера пока не заснул.

Глава 2. Улица Седых 18

Михалыч с неодобрением следил за детворой, которая громко смеясь, пинала мяч, то и дело улетавший в заборы и чужие огороды. От странной одежды и манер современной детворы в глубине души просыпалось воющее чувство безнадежности.

Его время уже безнадежно ушло и все, что он пытался изменить или улучшить в этом мире уже давно стало вчерашним днем. Он не знал почему это случилось – то ли не хватило сил, то ли времени или может он ждал, что мир изменится сам по себе только потому что он этого хотел.

Он перевел взгляд на свой участок: тесные шесть соток, заставленные аккуратными грядками и хозяйственными постройками. На нем умещался малюсенький домик на две комнаты с верандой. Михалыч с сожалением понимал, что ничего лучше ему уже не светит. Когда-то все было совсем по-другому: уважение на работе – дослужился до начальника отдела, жена красавица – все шеи сворачивали, когда они вместе по улице шли, сын отличник – учителя пророчили ему поступление на бюджетное место первоклассного вуза, но всю его счастливую жизнь перечеркнуло одно пагубное пристрастие.

Михалыч не считал себя алкоголиком. Дом есть, пенсия есть. Ну пьет со скуки, по вечерам, так это от нечего делать. Пару раз подебоширил, разбил зеркало, погнул сковородку и поставил фингал жене, а она вещи собрала и переехала вместе с сыном к маме в соседнюю деревню. Он и не видел ее с тех пор, обиделся, посчитал этот поступок предательством. Вон других, мужья всю жизнь лупят, и ничего живут с ними, не разводятся, а тут подумаешь один раз ударил, а она видите ли обиделась. Тьфу на них.

Бутылка тихонько постукивала о край рюмки, пока из нее лилась прозрачная жидкость. На столе стояла нехитрая закуска, освещенная желтым светом голой лампочки: вспоротая банка заветренных шпрот, кривые кусочки черного хлеба, луковица и соль. За окном, закрытым грязной занавеской уже давно стемнело, но с соседнего двора раздавался громкий смех и разговоры, которые так сильно нервировали Михалыча.

«Сейчас допью и пойду разберусь. Ишь расшумелись! Как будто кроме них тут людей больше нет. Не дают отдохнуть…» – от чего именно ему надо отдохнуть Михалыч так и не смог сформулировать, но это не убавило решительности в его намерениях. Поэтому стукнув по столу последней рюмкой, он шаткой походкой направился к соседскому забору, прихватив для убедительности аргументов молоток.

– Э! Хорош шуметь! – заколотил он в профлист древком инструмента, с такой силой, что забор заколыхался. На шум открыла Людмила, она злобно посмотрела на соседа вытирая испачканные в маринаде руки об передник.