Столь же импульсивен Лукас был и в отношении женщин, среди которых пользовался бешеным успехом и, к своему разочарованию, неизменно добивался желаемого – быстро и без особого труда. Уже очень скоро в его темной комнатушке на улице Абэс установился стойкий смешанный аромат дешевых духов молоденьких белошвеек, шляпниц и прачек. Легкость одержанных побед тревожила Поля, ибо его интерес к женщине длился ровно столько, сколько продолжалось завоевание. Он чувствовал себя поистине счастливым, лишь когда объект его привязанности находился вне досягаемости. Победа приносила ему очередное разочарование. Интерес же увядал вместе с лаврами триумфа.

Итак, зима близилась к концу. Ледяные февральские ветры сменились мартовскими паводками, превратившими Сену в грязный поток. На улицах и крышах таяли последние островки снега, и похожие на змеек ручейки устремились вниз по водосточным желобам и канавам. С приходом апреля в воздухе появилась особая мягкость, на бульваре Клиши дружно зазеленели ветки каштанов, по небу поплыли пушистые белые облака. То и дело на землю проливались теплые дожди, от которых приходилось укрываться под тентами кафе.

Весна вступила в свои права. Между булыжниками на мостовых Монмартра пробилась зеленая травка. Прачки пели над своими лоханями, а жандармы прогуливались по тротуарам, важно подбоченясь и снисходительно улыбаясь в усы. Весна на Монмартре была для Анри самым желанным временем года. Он чувствовал себя бесконечно счастливым, постоянно что-то напевал под нос и подолгу наблюдал за Дега из окна своей тесной комнатки. По вечерам же, когда над землей сгущались сумерки, он подолгу просиживал с приятелями на террасе «Нувель», потягивая пиво, болтая об искусстве, стуча кулаком по столу и через слово вставляя «черт побери», как и подобает настоящему студенту-живописцу, коим он теперь являлся.

Вот так, в атмосфере безмятежного восторга подошел к концу второй год его обучения.

После шумного Монмартра Мальром показался очень тихим. Конечно, здорово было снова жить с матерью, подшучивать над тетушкой Армандин, отправляться после обеда на прогулку в новенькой синей коляске и играть в шашки с аббатом Сула. Но все это не шло ни в какое сравнение с застольями у Агостины, спорами в «Нувель» и глинтвейном в «Эли».

Однажды сентябрьским вечером он сказал матери:

– Это последний год у Кормона, нужно будет писать работу для Салона. Мне понадобится собственная студия.

Графиня даже не подняла глаз от вязанья.

– Да, понимаю, – отозвалась она. – Начни подыскивать себе студию сразу же, как мы возвратимся в Париж.

Дом номер 21 на улице Коленкур являл собой добротное четырехэтажное здание с зелеными ставнями и изящными железными балкончиками. Над всем этим былым великолепием витал унылый дух благородных экспериментов, потерпевших абсолютную неудачу, ибо затея изначально была безумной.

Возведенное вскоре после Франко-прусской войны неким господином Левалье здание по задумке создателя должно было стать первой ласточкой великолепного проекта, целью которого была сдача внаем роскошных квартир благочестивым зажиточным семьям. Поначалу арендаторов восхитили по-деревенски свежий воздух Монмартра и роскошные апартаменты – газовые светильники на каждой лестничной площадке, туалет на каждом этаже, а в двух квартирах даже собственные ванны, – а также обходительность и приветливость консьержки, мадам Мишлен Лубэ.

Однако очень скоро жильцы ощутили на себе и неблагоприятное воздействие нравственной атмосферы Монмартра. Вечером по дороге домой благочестивым мужьям приходилось продираться через кордоны проституток, которые нахально норовили ухватить под локоток, обещая им незабываемое удовольствие, которое не могли обеспечить благоверные. Некоторым из этих господ удавалось-таки добраться до дома в тот же вечер, другим – нет. Вскоре начались ожесточенные семейные скандалы. Утирая глаза уголком передника, мадам Лубэ наблюдала, как жильцы съезжают один за другим. А иногда и целыми группами.